Ериасу было очень плохо. Или очень хорошо — это смотря с какой стороны посмотреть. Он уже и не скажет, какой путь вместе проделала четвёрка друзей от предоставленного им гостевого дома до... До... Эфара, он не знал, где сейчас находится. Знал лишь, что ему плохо. Или наоборот, хорошо.
Виски пульсировали. Язык развязно шевелился во рту. Губы пересохли. А всё окружающее казалось... Таким дивно простым, таким понятным и занятным. Живым. Ему хотелось вкусить этой живости на полную, объяснить друзьям решение нерешаемой философской дилеммы, щипнуть за задницу или за грудь любую находящуюся поблизости красавицу — а красавицами были сейчас для него все женщины — и дышать, просто дышать и наслаждаться происходящим.
Друзья не понимали его объяснений, и Ериасу приходилось повышать голос, чтобы простые выкладки решения дошли до умов его товарищей. Но потом ему стало всё равно и даже смешно, и поэтому он начал смеяться над всем, что видел и слышал, даже над звуком своего чуть подхрюкивающего смеха, пока мышцы живота не онемели от боли.
Сколько ж вина это они выпили? Бочонок, два, три, больше? Ериас не помнил. Это всё счастливо вылетело у него из головы. Всё, что он мог сказать, — это то, что они пили вино всё время. А оно было повсюду.
Мысли в голове не ворочались, не складывались в предложения, зато слова очень даже хорошо и без усилий на языке выстраивались в целые абзацы, в которых Ериас признавался в большой дружеской любви к Керласу, называл Дамианоса настоящим пятиглавым мужиком, мужикалистым прям, а Бакусу напророчил целый ряд статуй, изображающих его голым в самых разных позах. Казалось ещё истинно правильным прикольнуться над своими товарищами, хлопнуть с размаху тому же Бакусу исподтишка по заднице да позвонче, разыграть Керласа, сказав, что у него сзади стоит минотавр, и поведать Дамианосу страшно секретный секрет, что, оказывается, когда отряд возвращается после походов в Мелетиду, Фарам и Арсей каждый раз уединяются вместе, ну, понятно для каких целей.
Ноги воина-мага что-то расходились в разные стороны и так и норовили уронить Ериаса на землю. При том постоянно приходилось отходить в сторонку отлить, но потом ему надоела эта морока и он, нисколько не смущаясь, при товарищах стал развязывать тесёмки, приспускать штаны и мочиться чуть ли не себе под ноги. За одним из таких малопристойных занятий его застал филин Арсея. Вначале Ериас даже не понял, что от него хочет эта сова. Он просто махнул в её сторону рукой, пытаясь прогнать пернатое создание.
— У...Уди! Т мшаешь мне! — сморщился мужчина, еле надевая штаны. Филин его клюнул.
— Уди! Уди савсем! Прапади напрочь! — фамильяр Арсея его клюнул во второй раз.
Внезапное нападение на него Ериас совсем не оценил. Он решил применить хитрость, которая в тот момент в его понимании выражалась в виде бегства, — забежать в подворотню и скрыться в ней из поля зрения противника. Как мог, мужчина резко стартанул, пробежал с дюжину шагов, споткнулся и рухнул на землю лицом вниз. А когда перевернулся... Увидел в ночном небе знакомое лицо.
— Ксенаг... — одубело прошептал Ериас. — Я ж тбя знаю...
Мысль забилась в голове. Мысль пыталась достучаться, сообщить, что Ксенага вообще-то Нилея давным-давно убила, что Ериасу, видать, мерещится то, на что он сейчас смотрит. Воин-маг повёл ладонью перед глазами, но смеющееся лицо сатира в небе никуда не пропало. В душе стало подниматься отрезвляющее осознание того, что что-то происходит сильно не так, как должно. Разве там в небесах не боги должны быть? Что там делает Ксенаг?
Опираясь о землю руками и пошатываясь, Ериас встал. Гуам парил рядом.
— Крлас... Бакус... Дамьянос... — позвал он своих товарищей и указал пальцем наверх. На нового бога.