Юрих пошел чуть первым, а Арштат следовала несколькими ярдами сзади. Увидев, что все идет явно не по плану, девушка поняла, что если сейчас не предпринять что-то решительное, то их милое дельце может закончиться, так и не начавшись. А с ним - возможно, и жизнь ее единственного настоящего друга во всем мире. Девушка приложила все свои способности, чтобы правдоподобно состроить "оскорбленно-обеспокоенное лицо" - для пущей убедительности ей пришлось припомнить лицо маменьки, когда Арштат имела неосторожность заявить однажды, что будь ее воля - она променяла бы всю эту проклятую "семейную важность и уникальность" вместе с дрянной чешуей в придачу на обычную жизнь обычной девушки.
Выпятив грудь вперед, чтобы формы были визуальнее, Арштат засеменила вперед, начав голосить задолго до того, как пересекла черту света:
- Юрих! Свет мой, жених мой, ну где же вы? Пусик, ваш мусик в тревоге!!! Юрих!!! Ну мы же договорились, никаких возлияний до свадьбы, вы обещали мне, что я никогда не забуду первую брачную ночь, а с такими темпами мой пусик, вероятнее всего будет, пардон, ригать над ночной вазой. Юрих, мусику страшно, это такие неподобающие для людей нашего круга трущ... кхм... окрестности!!! Пусик, нам пора домой, хватит пить и шляться, мы же даже еще не женаты... пусик? Юрих?
Единственное, о чем искренне жалела сейчас Арштат, так это о том, что не поддалась сиюминутному порыву, который внезапно обуял ею на днях, и не перекрасилась в пепельную блондинку - почему-то ей показалось, что с таким цветом волос ее речи звучали бы более убедительны.