- Ууу, - задумчиво рассматривает порванного калеку, молящего о милосердии. Подбирает аккуратно с земли, словно ребенка, в грязи и крови измазанного. Ребенка без ножек. Рот ему затыкает необъятной ладонью, прикладывает сардельку пальца к страшным, стянутым шрамами губам:
- Шшш.
Плакать не надо. Тихо, тихо.
Сидит, рассматривает свои-несвои руки. Грубые, заскорузлые. Чужие? Может быть.
В платье-мешке, привалившись задницей к колесу повозки, слушает речь сухопарого колдуна. Жуёт чужую, свою-несвою, похожую на раздавленного червяка губу, задумчиво скосив глаза и нахмурив брови.