В полном молчании мы с отцом спустились на третий ярус крипты. В полном молчании дошли до саркофагуса альтграфа Одальмунта. Я давно не была здесь и, честно сказать, где-то очень глубоко ворочался едва заметный червячок сомнений: а вдруг непостижимым образом что-то изменилось в узоре каменных книг, и нет в нем больше места для загадочного деисциентического трактата...
Но нет. Ровно там же, где я и оставила ее несколько лет назад, на саркофагусе лежала пустая сейчас оболочка из холста, замаскированного под сланец. Помедлив, я вложила в нее фолиант.
Отец и тогда не проронил ни слова. Лишь задумчиво кивнул сам себе, бесстрастно глядя на статую предка.
А на обратном пути - возможно, так повлияло на меня становившееся все более тягостным безмолвие, - я вдруг осознала, что мне может больше никогда не представиться возможность задать отцу полжизни волнующий меня вопрос...
"Клотильда".
Я даже остановилась на пару мгновений, пораженно глядя в спину удаляющемуся отцу. Этого не может быть... Матушка попросила о чем-то для меня?.. И без ее вмешательства не было бы ни редких трактатов о перверсии, ни лаборатории, ни лицензии?.. В это было невозможно поверить. Матушка никогда не говорила со мной о моих увлечениях. Она вообще со мной никогда не говорила. Откуда она могла знать, насколько все это важно для меня?.. И что заставило ее обратиться с такой просьбой к альтграфу?
Пока я колебалась, стоит ли задать еще один вопрос, мы добрались до забранного решеткой выхода из крипты. Словно стальное изваяние, на этом самом месте молчаливо ожидала нас суровая Хрода. Отец, на ходу отдав ей армлёйхтер и бросив короткий приказ, не останавливаясь, направился дальше...
А мне предстояли две малоприятных дюжинных в обществе Хроды. Я понимала, что на мое недовольство никто даже не подумает обратить внимание, и скрепя сердце позволила хмурой ордвайб отскрести от меня даммийскую пыль и расчесать волосы, стараясь не шипеть от боли, которую Хрода вовсе не избегала причинять. Впрочем, опускаясь в бочку с горячей водой, ожидала я боли куда большей. По воспоминаниям, на спине не должно было остаться живого места, однако при купании она почти не отзывалась, как будто раны успели затянуться... Будь на месте Хроды кто-нибудь другой, я непременно поинтересовалась бы, как выглядит на спине кожа, но со служанкой отца мне не хотелось даже обмениваться словами.
Я нисколько не старалась облегчить ей задачу, почти не двигалась сама, заставляя ее ходить вокруг меня, не поворачивалась в нужные моменты и не стала подсказывать верный порядок надевания платья.
К моему удивлению, Хрода справилась со всем отнюдь не плохо. И даже сумела совладать с волосами, к которым я избегала прикасаться в последние дни...
После Даммии я была уверена, что несколько крупных колтунов придется выстричь. Однако в Штультдорфе Флёретт каким-то эльфийским чудом руками умудрилась распутать их все, убив на то целую дюжинную и посетовав, что без гребня не сумела полностью привести пряди в надлежащий вид. И вот теперь Хрода, хотя и не без моих невольных слез, смогла довести ее труд до конца.
Но все же, несмотря на довольно легко давшиеся ей сборы, я не видела в ней ничего хорошего, незаметно для себя беспрерывно сравнивая ее со своей горничной. Как сделала бы Лоти? Уж точно не терзала бы меня мочалом и гребнем, а справилась бы гораздо нежнее, при том еще и напевая, и непременно улыбаясь...
Мне не давали покоя мысли о судьбе Лотберги. Где она теперь? Добралась ли до дома? Что будет с ней дальше?.. Так сложно было утолить чувство вины... Если бы только у меня была возможность поговорить с ней!
Вначале я хотела через других слуг передать Лоти баночку заживляющей мази и немного денег - все, что у меня остались. Сделать для нее хоть что-то в благодарность за то, что она всегда делала для меня. Извиниться. Но, поразмыслив, я поняла, как велика опасность тем самым вновь привлечь к ней ненужное внимание альтграфа - Кальтенбергбург полнится сплетнями... И что даже если мне удастся для этого вырваться из-под надзора Хроды, никто из прислуги больше не захочет рискнуть из-за меня. Вот если бы это поручение дал им Дирк... Но брата не было в замке, и я так и не успела поговорить с ним об этом.
***
Возможно, в последний раз спускаясь по древней каменной лестнице, я почему-то не ощущала всего того, что, наверное, полагается ощущать навсегда покидающим родной дом. Может быть, потому, что нечто подобное уже происходило со мной седмицей ранее. А может быть, потому, что обстановка была ровно такой же, как и всегда... Или потому, что сознание отказывалось верить, будто я больше не вернусь сюда. Я не знала. Но это было неважно.
Крыльцо. Я задержалась на ступенях. Неспешно, даже медленно, сошла вниз...
Возможно, в последний раз я окинула взглядом темно-серые каменные стены родного замка, припорошенную соломой брусчатку двора, амбары, кузницу и конюшню, и наконец остановила взор на лицах родителей.
Все замерло в ожидании... Я молчала.
Наверное, другие фройляйн заранее продумывают прощальную речь. Шутка ли - едва ли не единственная возможность заговорить так, чтобы каждое слово ловили абсолютно все, чтобы не смели перебить, чтобы волей-неволей сохранили в памяти...
Я никогда не думала о этом. Не думала, что прощальная речь вообще когда-нибудь будет у меня. Перед побегом она ведь не нужна...
И сейчас я не хотела ничего говорить родителям. Как, например, не хотела бы ничего говорить совсем чужим людям. Не видела в том нужды. Если за столько лет они ни разу не поинтересовались моими переживаниями, почему бы им вдруг сделать это сейчас? Нет, альтграф и альтграфиня стояли здесь лишь потому, что так велят нерушимые имперские традиции. И все эти слова матушка произнесла лишь потому, что регламент обязывал ее сказать хоть что-то.
Красивая речь матери, разлучающейся с дочерью. Только потому, что так нужно. И поцелуй. Чтобы все поверили? Я сдержанно смотрела на Клотильду, не понимая, зачем и для кого ей понадобилось играть материнские чувства...
А теперь от меня, надо полагать, ожидали банальных фраз, благодарностей, слез прощания - всего того, что позволило бы удовлетворенно вздохнуть: церемония прошла как надо.
Убегали мгновения... В тишине под легким грюнским ветерком негромко похлопывали сушившиеся на веревке в углу двора льняные простыни.
А родители все ждали моего слова - так велел регламент. В мыслях я горько усмехнулась, прикидывая, сколько они смогут так простоять.
Можно было бы сесть в кутшваген абсолютно молча. Но во дворе помимо прочих слуг стоял архивариус Перлиуб, впившийся в меня взглядом. Разве что перо с бумагой наготове не держал.
И при всем моем безразличии мне вдруг подумалось, что такой поступок довольно странно будет смотреться в летописи рода, и каждый потомок сочтет нужным додумать его причины...
- Орднунг судья Вам, отец.
Я буду краткой. Не стану размениваться на объяснения, которым все равно суждено раствориться, затеряться, не добравшись до сердец.
Но когда я собиралась сказать то же самое матери...
Меня пронзила мысль, ни разу прежде меня не посещавшая. Что, если... Если просто предположить... Может быть, Клотильда и хотела бы вести себя иначе, но не могла? Может быть, то был ее осознанный выбор? Может быть, все дело в той давней безумной клятве, которую я не успела опередить?!
Может быть...
Да только...
Глядя альтграфине в глаза, я с расстановкой проговорила:
- К счастью или к сожалению... Я не умею читать мысли, матушка.
Вот так. У меня не получилось речи. И пожалеть об этом не получилось.
Я встретилась взглядом с Дитрихом и в молчании - уже не регламентированном, просто молчании, - направилась к кутшвагену.
Вот и все.