Привычно преодолевая одну за другой неудобные каменные ступени, я совсем не задумывалась, как лучше поставить ногу, безотчетно избегая щербин и выступов, отлично знакомых мне с самого детства.
Сколько раз я поднималась и спускалась по этой древней лестнице? Не счесть... Бегом, вприпрыжку, в темноте, с занятыми руками... Я могла бы, кажется, по памяти перечислить каждую из этих ступеней, до блеска вышарканных за сотни лет сотнями подошв...
Я совсем не задумывалась, куда лучше поставить ногу. Вместо того меня глодали изнутри гадостные сомнения.
А что, если отец прав? Что, если бы, не сложись все так, как сложилось, чуть позже я сама отдалась бы грюнхауту? Если бы он пригрозил отрубить мне еще один палец. Или если бы отрубил... Могу ли я быть уверена в том, что не сделала бы этого? Возможно, могла бы... если бы не знала уже, что заставило меня преклонить колени.
Мне не хотелось об этом думать. Но, как назло, прицепившаяся назойливая мысль вертелась, показываясь разными боками, и не желала оставлять меня...
Поэтому когда заговорила Клотильда, я лишь мысленно пожала плечами. Что вообще она может знать о моих чувствах, если ни разу не беседовала со мной по душам?
Нет, я совсем не испытывала к матери ненависти. Скорее, то было... безразличие. Я никогда не желала ей зла, но и тянуться к ней перестала, едва начав получше соображать.
А еще я иногда совершенно не понимала ее, будто матушка порой говорила на незнакомом мне языке...
Злые духи?.. О чем она?..
Едва я обернулась, желая взглянуть матери в глаза в поисках ответа, перед самым моим лицом тяжело захлопнулась дубовая дверь. Ключ хищно лязгнул в замке. Вот так...
Я обессиленно прислонилась к двери спиной, оглядев перевернутую вверх дном комнату. Видеть ее... такой оказалось очень нелегко. А я ведь и не догадывалась, насколько может быть дорог мне мой мирок...
Раньше наша детская была в нынешних покоях Дирка. Давно. Когда мы еще были малы достаточно для того, чтобы спать в одной постели.
Это было чудесное время. Каждый вечер наша няня Мадальберта умывала нас, переодевала в ночные рубашечки и пыталась запихнуть в кровать.
Не всегда это удавалось ей с первого раза: порой, уже было уложенные, мы вскакивали с перин и, хохоча и нисколько не обращая внимания на увещевания Мадальберты, затевали битву подушками. Или игру в догонялки. И лишь напрыгавшись как следует, позволяли няне вновь нас поймать.
Дирк брал меня за руку и, хихикнув мне на ухо, первым просил:
- Няня, расскажи сказку! Про Гензеля и Гретхен!
- Ту, где они придумали, как выбраться из запертого погреба!
- Нет, лучше ту, где они обманули злого торговца!
- Или сочини новую, няня!
- Да, новую, сочини, сочини!
После, лет в семь или восемь, меня переселили сюда. Поначалу здесь было ужасно неуютно. Ночами я подолгу лежала без сна, съежившись под одеялом и вслушиваясь в пугающе непонятные трески, шорохи, перестуки, коими, как выяснилось, полнился замок. Я не рассказывала об этом даже брату, опасаясь, что он станет смеяться. Так и жила - с трепетом ожидая момента, когда горничная задует свечу и уйдет. И каждый вечер боролась с желанием убежать к Дирку.
А потом привыкла.
Чуть позже выяснилось, что отдельные покои - на самом деле благо: никто не возражал против алхимического стола, резко пахнущего содержимого реторт, лежащих повсюду книг, клетки с мышами, чтения до глубокой ночи. Всем вечерним шорохам со временем нашлось объяснение, я даже перестала их замечать. Да и Дирку, наверное, нравилось жить одному...
Под ногами хрустнули осколки разбитых колб. Я с сожалением взглянула на разоренный лабораторный стол. Что они искали среди алхимических составов? Эликсир прозрения?
Пройдясь по комнате, я подобрала несколько варварски разбросанных книг, попытавшись вернуть одной из них выпавшие и разлетевшиеся страницы.
И только потом растворила окно. Будто все еще не веря, прикоснулась к толстой решетке...
В самом деле? Они думали, я снова сбегу, на этот раз - через окно четвертого яруса?..
Не удержавшись, я дернула черные прутья. Бессмысленно. С тем же успехом можно было бы попытаться пошатнуть весь Кальтенбергбург. И без того напоминавший темницу, теперь ею ставший для меня.
Снаружи царил восхитительный благоуханный грюнский вечер. На небосводе, пока еще совсем бледная, показалась убывающая луна.
С тоской глядя на ее лик, я задумалась о том, что даже Клотильде стало откуда-то известно: я готтферн...
Но что же это значит?
Я больше не могла выносить эту неопределенность.
- Бёзе... - негромко позвала я в начинающее наливаться темной синью небо.
Безбожники не могут молиться. Боги не замечают их. Но что я теряла? Что еще я могла потерять?!
- Поговори со мной... Пожалуйста...