Ужас и отвращение накатывали волна за волной, и не было понятно - что же сильнее, что страшнее. Ужас и отвращение нарастали, словно волна, бушевали в хрустальных тисках черепной коробки, такой девственно, болезненно пустой. Она не знала, чего же ей хочется - плакать ли, свернуться ли в жалкий, трясущийся клубочек, биться ли как рыба об стенки сосуда, выворачиваться наизнанку или еще чего; она не знала даже, что правильно, не знала, как она должна вести себя в таких случаях. Осознание этого пугало, пожалуй, куда больше слизи и катетеров, сколько бы их ни было; но с этим можно было бороться, это было понятно - и она ухватилась за эту мысль как за спасательный круг. Все верно - к черту отвращение, к черту ужас, пускай в голове пусто - нужно понять, как поступить правильно. Этого будет достаточно. И никакие метания или крики явно не выход - так что нужно взять себя в руки.
Она выпутывалась из паутины катетеров и кабелей молча и деловито, сжав зубы, так, словно это было самой важной задачей в мире. Здоровенную кишку из пищевода вытащила, почти не поморщившись. Ее плечи подрагивали - не то от холода, не от страха - но она продолжала высвобождать себя. Цепляясь за края капсулы, выбралась наружу, все такая же сосредоточенная - и только оказавшись снаружи позволила себе закрыть слезящиеся глаза.
Продолжала завывать сирена, отдаваясь визгом в ушах и звоном в пустом черепе. От страха и отвращения не осталось почти не следа - только усталость человека, прошедшего через физическое унижение. Из-за этих завываний она не сразу поняла, что не одна - только открыв глаза смогла увидеть движение. Люди. Эта мысль тупым рефреном раскатилась в голове, не вызвав особенно никакого отклика. Люди. Все, что она испытывала при мыслях о людях - это смутное чувство стыда и ответственности. Так что, стиснув зубы, продолжила поступать правильно - огляделась вокруг. Ее внимание привлекли вакуумные пакеты - и она поспешила к одному из них.