Смысл сказанного Илаем еще даже не успел полностью дойти до Мордекая, а живущий в подкорке каждого арбитра зверь уже скалился, рычал и пробовал на прочность удерживающие его цепи рассудка. Язык тела аколита, его тон, его движения, – все это кричало о неподчинении, о брошенном вызове, о чем-то таком, чего нельзя было допускать никогда и ни за что. Вспыхнули сверхновыми центры агрессии, в ушах застучала быстрая дробь разгоняющегося перед схваткой сердца, а пальцы правой руки даже чуть дернулись, будто бы уже смыкаясь на рукояти дробовика. Слуги Lex Imperialis были стайными хищниками, не привыкшими к тому, что им перечили, и сейчас инстинкты “Призрака” требовали разорвать флотского на части.
Но арбитр Красс был хорошим цепным псом. Он был злым. Он был бесстрашным. Но, более всего остального он был верным. Инстинкты же и чувства сейчас были, очевидно, плохими советчиками. Винтику нельзя злиться на свое положение в механизме. Собаке нельзя лаять на хозяина. Как бы ни была горька правда, слуга Инквизиции имел право приказывать и ожидать подчинения, и поделать с этим ни сам “Призрак”, ни остальные члены отряда, ни даже Северус ничего не могли. У них были четкие распоряжения судьи Колбенца, у них была спущенная сверху и не допускающая двойственной трактовки структура подчинения, и даже единственная применимая к аколитам статья, которой экзекутор не преминул им пригрозить, была, скорее, последней отчаянной попыткой сохранить лицо. К этому все и шло с самого начала. Конфликт был неизбежен, и единственное, на что могли рассчитывать арбитры, – это то, что им не придется терпеть унижение прилюдно. Что же, тут тоже не повезло, хотя поблажек от Инквизиции не следовало и ожидать.
Пошевелив пару раз почти что сведенными судорогой пальцами правой руки, Мордекай подождал, пока обескураженный лейтенант придет, наконец, в себя и расшаркается перед “синьорами и синьориной”, и направился внутрь участка вместе со всеми остальными. На тявкающего откуда-то из-за спины Баррела, который, несмотря на габариты, нашел смелость раскрыть рот только после того, как Илай победил в поединке авторитетов, внимание можно было не обращать, но настроения «Призрака» этот факт не улучшил. В горле его стоял горький привкус желчи, а непривычно тяжелая голова ныла в преддверии мигрени. Приказы, винтики в механизме, верные псы и подчинение во имя достижения общей цели – это, конечно, хорошо и правильно, но почему же тогда так противно? Почему живот жжет едкий огонь раздражения? Почему так хочется, чтобы под кирасой во внутреннем кармане была фляга амасека? Проклятая вонь. Проклятые лансельеры. Проклятая Инквизиция. Это все, должно быть, от местного воздуха, а не от того, что о них только что вытерли ноги. Да, наверняка все дело именно в воздухе.
– У меня два вопроса и одно пожелание, лейтенант Касалес, – негромко, но не скрываясь обратился к закончившему отчитываться перед аколитами лансельеру Мордекай, глядя на него поверх верхней кромки щита. Голос арбитра был неприятным, тяжелым и похожим на скрежет ржавых шестерней, но никакой явной угрозы в нем не было. Скорее вызывающее у большинства дискомфорт отсутствие эмоционального окраса. – Мне нужно знать, чьим приказом был сформирован личный состав патруля B29-13K, в который вошли шестеро проходящих по одному и тому же уголовному делу бойцов. Мне так же нужно знать, кто выбирал для них последний маршрут следования. И, наконец, после встречи с вашим командиром, мне нужно осмотреть комнату, которую занимал арбитр Карстен Мессер. Порядок ответов не важен.