Нет выхода. Решетка проклятая не поддаётся жалким попыткам перепуганного до чертиков кобольда.
Вон и с собратом припадок какой-то приключился — пеной исходит, колотит всего.
Запах кровищщи тошнотворный в ноздри лезет. Вопли Серого в ушах звенят до сих пор, хоть и затих тот уже.
Удушающим комом откуда-то с низу живота поднялась, накатила паника. В глазах потемнело на мгновение, дыхание перехватило...
И вспомнил маленький Глип, как наставник его, бывало, травил байки да истории поучительные рассказывал сидя у костерка походного. Как учил он, что главное для кобольда — его племя, сородичи его. И что большой почёт тем, кто до изнеможения трудится на благо стаи. И уж самое выдающиеся, что может сделать потомок Куртумлака — это погибнуть, но дать племени жить. Конечно, речь шла о работе, а не о попытке изощренного самоубийства, но охотнику мелкому эти детали показались в данный момент несущественными.
Успокоился сразу как-то. Решился.
— Тика, — просипел кобольд. — Меня когда потащат, ты дождись как я задёргаюсь и тикай...
Хихикнул нервно.
— Тика-тикай...
Сколько раз Глип на охоте да в засаде маскировался и прятался. Малость, что в камень мёртвый не превращался. Камень. Мёртвый...
Передвинулся к дверце поближе, чтобы взять его удобнее было, да и Тику хоть малость заслонить. Развалился, глаза закатил, язык набок высунул, даже шептуна пустил — чтоб, значит, запах соответствовал. Мёртвый, вроде как. Или при смерти. Вот, мол, я. Бери, живодёр.