Просмотр сообщения в игре «Возвращение. Противоход.»

Огонёк свечи дрожит, мечется из стороны в сторону, скрипит перо, выводя на бумаге слова.
Тонко очищенный кончик едва подрагивает, капли чернил срываются на тряпичную подкладку, расплываются уродливыми кляксами.
В тех краях, где я родился, огонь символизировал жизнь. Ровно горящая свеча – это спокойная, без резких изменений, судьба. Монотонная, тягучая, как патока. Неторопливое шествие из одной точки к другой, от цели к цели, и затем – к финальной черте.
Порой, знаю, всё бы на свете обменял на подобное тихое болотце. На уют и спокойствие. На чтение книг вслух в объятьях пледа, обязательный пятичасовой чай и назидательное ворчание супруги. Впрочем, можно и без оного.
Но свечи в Вороньем Погосте редко горели ровно. Чаще – метались, отбрасывая странные, причудливые тени. Свечи знали гораздо лучше людей, что жизнь бывает какой угодно, но отнюдь не обязательно – счастливой.
Пляшущее пламя – знак дурной судьбы. Знак непреодолимого стечения обстоятельств.
Аккуратно складываю письмо. Нагреваю на огне сургучный шарик, давлю его родовым медальоном. На красной смеси остаётся оттиск – нахохлившийся ворон, сидящий на человеческом черепе.
Это всё, что я могу на случай провала сделать для Кеворрина, если, конечно, он останется в живых. В конечном счёте, мне – экая пошлость! - нечем отблагодарить человека, ставшего на краткое время моей тенью, и лезшего вместе со мной в петлю.



Дурная судьба – это следовать за человеком, ведомым оной. Не так ли, Эльстер? Хотя, вы рационалист и со мной вряд ли бы согласились...
На тряпичную подкладку ложится второй листок.
Серебряный медальон выскальзывает из руки, вытягивается на цепочке. Подцепить и щелкнуть малозаметной застёжкой, откинуть крышку, ощутить на себе пристальный, суховатый взгляд тёмных глаз.



«Здравствуй...»
Вновь оживает перо. Я не забочусь ни о почерке, ни о том, чтобы строки были ровными и аккуратными. Это письмо всё равно никогда не дойдёт до адресата - есть места, куда не летают голуби и не ходит почтовая карета.
А ещё я знаю – завтра, в это же время оно будет сожрано безжалостным, мечущимся огоньком свечи. Съедено знаком дурной судьбы, как жизнь отправителя. И жизнь адресата.



***
День прошёл незаметно. Завтрак, обед, и ужин – нечто безвкусное, дабы набить желудок. Время между этими тремя ключевыми моментами было забито всяческой вознёй: смазать дротики для арбалета, разлить остатки препаратов в шприцы-инъекторы, в очередной раз перебрать вещи.
Сон не шел долго, потребовался почти час всеаспектного изучения потолка гостиничного номера, чтобы провалиться в привычную темноту.

«... Теплый ветер треплет плащ, норовит сорвать берет с головы. Небо затянуто тонкими белыми облаками, напоминающими кисейную ткань. Под ногами – серые гранитные плиты площади, огороженной невысокой чугунной оградкой, подобной тем, что можно увидеть на бульварах морских или речных городов.
На противоположном конце высится собор. Длинные, устремлённые в небеса, тонкие шпили и арки, узкие окна-витражи. Здание кажется нереальным – слишком уж хрупки и изящны очертания, подернутые дымкой, слишком высоко находится флюгер на центральном нефе – словно бы тонет в белой мякоти облаков.
Если подойти к ограде, то можно увидеть, что за ней ничего нет, только густые облака, сквозь разрывы в которых далеко-далеко внизу видно сине-зелено-серое полотнище земли.
Дубовые двери, с вырезанным на них орнаментом – песочными часами распахиваются навстречу. Внутри собора царит тихий и теплый полумрак, нарушаемый разве что равным мерцанием множества свечей. Здесь нет ощущения холодного, неодобрительного взора, что вперивает во входящего наблюдатель свыше, нет желания потянуться к клинку.
« У зла нет власти...» - звучит фраза в моей голове. «Нет, нет, нет, нет...» - громким шёпотом отзываются из всех углов голоса, мужские, женские, старческие, детские, знакомые и незнакомые.
На одной из скамеек в первом ряду, перед неторопливо подымающейся вверх, к алтарным дверям из редкого северного белого дерева, лестницей, замерла человеческая фигурка. Тонкое серо-белое платье с синим бантом на груди, жемчужное ожерелье на шее, вьющиеся, густые каштановые волосы. Гитара в изящных женских ручках, тихий перебор струн.
Звонкий голос, осторожно поющий слабо различимую песенку.
Я иду ближе. Иду осторожно, чтобы не помещать, и даже сейчас с уверенностью могу сказать: леди мне не знакома.

Ружейный дым так сладок на заре,
Отныне он - ваш спутник серебристый.
Храни Господь стрелков и дуэлистов!
Вы мне назначили свиданье в октябре,
Вы мне назначили свиданье в октябре...

На полпути из-за колонны навстречу мне делает шаг мужская фигура. Мутно-белые глаза, кожаный дублет и черный нахохленный ворон, вцепившийся когтями в кожаную перчатку.
- Кто это? – негромко спрашиваю я Альдо, кивая в сторону дамы. - К чему весь этот спектакль?
- Есть вещи, которые следует помнить, но иногда наступают интересные времена и тогда...тогда их следует забыть, - мой далекий предок поднимает руку, негромко звенит, разматываясь под грузом, цепочка.
В руке у основателя рода Леруа медальон, навроде моего – серебряная безделушка.

Сгорают клены в пурпурном костре,
На наших землях монсеньор загнал оленя.
Я в пятый раз читаю "Опыты" Монтеня,
Вы обещали мне вернуться в октябре,
Вы обещали мне вернуться в октябре.

- ВОроны никого не любят – так гласит пословица, - тонкие губы кривятся в усмешке. – Арман не был исключением. Он не любил никого – ни Пенелопу, ни другую женщину, ту, что была верна ему до большой войны.
Вальтер срывается с перчатки, делает круг по залу, осторожно планирует, усаживается на спинку скамейки, рядом с дамой, наклонят голову, словно бы прислушиваясь к песне.
- Знакомство их состоялось в возрасте одиннадцати лет. Корнелия Хауэр, дочь одного из вассалов семейства дю Монтень, на долгие годы ставшая для Армана единственным другом. В отличие от прочих, она не боялась страшных сказок и легенд, пусть даже и воплощённых в реальность. Может быть, она даже и не верила в них. Но детство быстро проходит... – Альдо невесело улыбнулся чему-то своему. – Слишком уж быстра река, что называется «время».

Под мелкий дождь, во всеми проклятой дыре
Вы пьете херес и копаете траншеи.
Храни Господь и вашу честь, и вашу шею!
Вы дали слово не погибнуть в октябре,
Вы обещали мне вернуться в октябре.

- Детская привязанность сменилась дружбой, дружба – первой, и как оказалось, единственной любовью. Она помогала твоему отцу во многом. Именно Корнелия в какой-то степени вытянула его из того мрака, в котором долгие сотни лет пребывало и до сих пор пребывает всё наше семейство, научила видеть достойных людей и не смотреть на мир как на болото. И Арман по - своему заботился о ней - не раз брался за клинок, дабы отвадить злые языки от желания обсуждать взаимоотношения некоей пары - графа Корбэау и княгини Хауэр. Не меньше дюжины дуэлей, и все – выиграны. Но во всём этом, в этой трогательной картине всегда было одно серьёзное «но»...
- Позволь догадаться, какое, - говорю я .
- Да, - Альдо кивает. - Он считал её другом, испытывал уважение, принимал сочувствие и понимание – именно она одна поддерживала его в обществе, которое его ненавидело и которому он отвечал взаимностью, именно она нарушила те запреты, из-за которых мы все – весь род, от первого колена до последнего - считались изгоями. Но сердцу нельзя приказать полюбить, и за тонкой красной линией, которой судьба связала Армана и Корнелию, сердечная привязанность была только с одной стороны.

Чужая блажь не стоит ничего,
Чужие опыты губительны для слуха.
Теперь я знаю, глух Господь на оба уха:
Молитвы любящих не трогают его!
Молитвы любящих не трогают его...

- Она настаивала на свадьбе, и, в конечном счёте, добилась своего. Им было семнадцать, когда их обвенчали. Твой отец долго отбивался от этого шага, но, однажды, неожиданно для всех – в том числе и для Корнелии - согласился. Так княгиня Хауэр превратилась в графиню Корбэау.

...Листва осыпалась к рождественской поре,
А в декабре месье Монтень почти несносен.
Вы навсегда остановили эту осень.
Вы изменили мне со смертью в октябре,
Вы изменили мне со смертью в октябре...

Альдо поворачивается ко мне спиной, жестом приглашает следовать за ним, и начинает неторопливо идти по направлению к первому ряду скамеек, к алтарю.
- В ту октябрьскую ночь в Вороньем Погосте было холодно. Арман отправил молодую супругу в спальню, но сам к ней не пошёл. Вместо этого треть ночи он просидел в библиотеке, треть ночи пьянствовал в компании стражи, а последнюю треть - играл в шахматы с Вальтером Деверу, ты его знать не мог, он рано погиб... А наутро, - Альдо обернулся, в его глазах мелькнуло нечто странное – не то удивление, не то некая невысказанная печаль , - прибыл гонец на взмыленной лошади. Началась Двадцатипятилетняя война, и Арман Леруа, даже не попрощавшись с молодой супругой, отправился на неё. Отправился, чтобы вернуться двадцать пять лет спустя, абсолютно, абсолютно, абсолютно другим человеком.
Женщина встаёт со своего места, откладывает гитару, подходит к лестнице, ведущей к алтарю, склоняет голову и складывает руки перед собой. Мне кажется, что я вижу, как шевелятся губы, шепчущие слова молитвы.
Альдо останавливается неподалеку от Корнелии, кладёт руку на рукоять палаша, обводит взором алтарь.
- Когда ей и твоему отцу было пятнадцать, они часто говорили об этом месте, о том, что им бы хотелось придти сюда. Церковь, парящая над облаками, Церковь Памяти, Церковь Воспоминаний... Иногда сказки – оказываются былью, особенно страшные. Впрочем, нам ли об этом не знать, - далекий предок вытаскивает платок, неторопливо утирает им губы. – Так вот, легенда гласит, что если мужчина и женщина любят друг друга и они пройдут сквозь алтарные врата, - рука основателя рода указывает на дверь из белого дерева, - то они всегда будут вместе. Что бы с каждым из них не случилось – смерть ли, разлука, потеря памяти...
- Красиво, но далеко от реальности, - сухо отвечаю я. – За долгие годы наслушался подобного...
- Это не сказка, - Альдо резко поворачивается ко мне, в голосе проступают нотки недовольства. – Это быль. Светлая и чистая, что само по себе – большая редкость. Знаешь ли, в грязном и жестоком мире должно быть хоть что-то доброе, и если уж существует Кошка, то должно быть и что-то...обратное.Так вот, оно - перед нами. У зла здесь нет власти, а по меркам неведомых строителей этого места мы, дорогой потомок - зло.
- А что стало с ней? – я киваю в сторону женщины.
Голос Альдо становится сухим и бесцветным, шелестит словно бумага.«Убийца...» - привычно отмечаю я.
- Корнелия Леруа, графиня Корбэау, умерла четыре года спустя, от тоски. Увяла на глазах прислуги и стражи менее чем за сорок восемь месяцев. А ещё двадцать один год спустя полковник Леруа вернулся домой. К слову, он всё-таки здесь успел побывать. А возвратившись отсюда в Вороний Погост, приказал садовнику ухаживать за могилой его первой супруги.. .а потом словно бы забыл о Корнелии, как будто её и не было никогда. А полтора года спустя, после возвращения, познакомился с Пенелопой Этье. Дальнейшее, тебе, я думаю, рассказывать не надо...
- И в чем же причина столь короткой памяти?
- Есть вещи, которые лучше забыть, потому что жить с ними тяжко. У тебя за душой тоже подобное есть. Например, ты был здесь лет этак пятнадцать назад, но об этом не помнишь.
- Навряд ли, - пожимаю плечами.
- Я не склонен лгать, - предок качает головой, протягивает раскрытый медальон

Показать содержимое

с портретом Корнелии мне. – Может быть, ты вспомнишь. «Ты похож на кислоту, которая полюбила синицу...» - так ведь Арман говорил тебе когда-то.
«Которая полюбила синицу...» - слова эхом отдаются в ушах, металлический обруч стягивает виски, в которых немедленно начинают постукивать молоточки.
- Альдо, - рычу я сквозь стиснутые зубы.
- Да именно, так. Кислота и синица. Смертельный яд и маленькая проворная птичка с наивными глазами. И да – ответ на твой вопрос прост: не стоит тревожить мёртвых без дела. Не следовало показывать то, что будет, в номере гостиницы. Даже избранным тобой образом.
- Карр! – словно соглашаясь с Альдо, подаёт голос ворон.
- В наших краях говорят – человек живёт до тех пор, пока жив последний из тех, кто его помнит. Каждый из нас – настоящее кладбище, дом в котором живут духи умерших. Не следует удивляться, если после подобных фокусов сознание тебе подбросит что-нибудь или кого-нибудь, - основатель рода забирает медальон с портретом Корнелии из моих рук. – А теперь – иди отдыхай. Я провожу даму, и посмотрю, что ты собрался делать далее...

***
Ничего удивительного в том, что на момент начала нашего похода к резиденции адмирала самым злым и невыспавшимся из нашей компании был я. Впрочем, сейчас собственное моё самочувствие меня не особо волновало – если не справится Астор, и не справлюсь я, то появится прекрасная возможность отоспаться на том свете, причём разом за все дни и годы, когда сна не хватало. Уже в переулке, прежде чем расходиться по местам, предупредил женщину:
- Леди, если вы оттуда не выйдете через три-четыре часа, то тогда в гости к адмиралу иду я.
На мгновение остановив собравшегося уходить Эльстера, протянул письмо.
- Друг мой, это всё, что я могу сделать для вас. Если с Астор и со мной что-то случится, а искомое не будет найдено, прошу Вас, не рискуйте понапрасну, отдайте письмо нанимателю.
«Вот и всё».
После этого я, осторожно ведя коня в поводу, отправился искать удобную позицию для наблюдения за окнами особняка адмирала, на одно из которых сейчас покушалась госпожа Гунлауг.