- Ублюдок! Испод земли тебя достану и в землю врою, расшлепаю суку!
Хватает ее сзади и тащит, бежит, что есть сил, знает: должен успеть, ради нее обязан. И она знает - молчать, не дергаться - достойная дочь затихла в руках своего отца, словно не страшно ей, бровью не ведет, она не помешает, то что клокочет у нее внутри не помешает ему спасти. Ирвин потому и брал Регину с собой, уверен был, пацанка не подведет, даже сейчас - его настигнут, спину прошьют, а она сбежит, научена так.
Тогда же Ирвин впервые испугался и брать ее с собой зарекся. Ржавый испугался по-настоящему, почувствовал себя ничтожным ссыклом перед силой адской машины новой власти Элькора. Не за себя зассал, за дочь.
Конечно, он смог, в охапке широких своих лапищ вынес ее.
Темнота. Три обшарпанных карточных стола, дальше три шконки. Четыре вора и пацанка. Ирвин Барреа, центровой уркаган, расклад дает, кто теперь на Третьей улице и на всем Элькоре заправляет.
Регина не слушает, смотрит в пол под собой - она была там и сама видела, а что воры скажут - она знает.
Только не успели сказать, дверь вышибло, Бритва Регину за волосы к полу со стула враз стащил, в охапку сгреб, скрутил, под дальний стол с нею прошмыгнул.
- Ирвин Барреа!
- Ба! Да к нам сам апостол пожаловал!
Ржавого прервали:
- Вы обвиняетесь в нарушении третьего пункта Личного Кодекса Элькора. Данное преступления считается особо тяжким, наказание осуществляется на месте. Выполнить!
Слышит Регина выстрел, одновременно чувствует руки Бритвы - скрутил еще крепче и рот зажал. Дернулась раз, дернулась два, Бритва мертвой хваткой держит, рыпаться не дает. Так и держал, пока шаги громкие, армейские не стихли.
Отпустил.
Юркнула вон из объятий, тогда и увидела отца на полу с прошитой зарядом лазерной винтовки грудью.
А Бритва снова схватил, даже крикнуть не позволил, даже труп отца обнять.
- Идем или он умер зря, или вся жизнь его - за зря.
Тащит ее, крепко держа, не как отец пол часа назад, по-другому скрутил: рот зажал, за волосы ведет-тащит, на своих двоих держаться рядом с собой заставляет. Тащит и поет:
- А ты катись, катись, жизнь патлатая,
Катись поле перекатное, изломанное,
Катись серая, да залатанная,
Прочь от урки центрового, крученого!
Ты катись, катись ветром северным,
Передай спасибо матери, вернусь еще,
Я братве не врал, у своих не крал,
Теперь лютым стал уркаганищем.
***
Тянет Регина руку к столешнице, там блюдо дорогого стекла, оно нужно ей, чтобы разбить, чтобы Бритва возненавидел, чтобы взревел, чтобы выжать из него боль...
И замирает рука, когда она его слышит.
- Ничего не скажешь?
Это означает "что теперь?".
Знает, что теперь Бритве, то же, что ей четыре года назад.
Больно. Больно вспомнить и больно думать, что придется убить его. Есть в Регине, как в любом другом, нормальное, человеческое. Только за вереницей обманов, встреч, людей, за жаждой победы забыла она уже о таком в себе. И Бритва, верно, тоже о таком в ней забыл. А другие - и вовсе не знают. Никто из тех, что здесь - не знают ее, пацанку Ржавого, кроме Эда.
Удобно себя Ястребом именовать, удобно слышать как гремит вокруг "Регина Барреа", а что пять лет с кличкой Мелкая среди воров ошивалась плаксивая дочка Ржавого - о таком только воры знают. Бритва знает.
- Теперь у нас обоих больше никого нет, Бритва. Никого кроме Сопротивления. Идем или они погибли зря.
И поет, ровно так же отчаянно, наплевав на всех, кто вокруг, кто увидит ее теперь такую настоящую - поет Бритве тихо:
- А ты катись, катись, жизнь патлатая,
Катись поле перекатное, изломанное,
Катись серая, да залатанная...
Катятся. Катятся слезы по щекам Регины. Это настоящие - слезы маленькой колибри, так отец называл.