Ульрих сидел сгорбившись за столом: холодное оцепенение обволокло мужчину, он боролся с подступающим сном – мучился, закусывал губы, встряхивал головой, снова и снова повторяя про себя заветную надпись на рукояти меча: «Номине Домине». Снова и снова.
«Во Имя Господа».
Сколько он уже не спал?
…Как долго был лишен возможности отдохнуть в приятной полутьме – вытянуть уставшие ноги и смежить отяжелевшие веки? Впасть в спасительное забытьё, чтобы снова оказаться рядом с Мэльей…чтобы хотя бы на пару часов забыть о ее смерти…
Нет!
Он уже не помнил когда последний раз ему было позволено управлять своей судьбой. Всё время нужно было куда-то бежать, что-то делать, решать загадки Таможни, которые сами таможенники почему-то решать не желали.
Рыцарь устал. Постарел и осунулся. В конце-концов, горе никого и никогда не красит. Сейчас, в одиночестве, наедине с собой, он был похож на полубезумного старика: глубокие морщины врезались в кожу лица, серые глаза потускнели. Густые волосы бессильно обвисли мокрыми сосульками, сломанный нос напоминал клюв угрюмой птицы.
Не было в этот жуткий час весельчака и задиры. За столом сидел бесчувственный жуткий призрак. Покойник, которому самое место в древней часовне рядом с телом Мэльи. Живой покойник – воскрешенный таможней для страданий.
Он сидел. Встряхивался по-собачьи когда чувствовал что начинает засыпать – когда слышал девичий смех, или разухабистые гемландские песни. Когда в голову начинала лезть спасительная чушь, рыцарь выдергивал себя из-за стола, поднимался, тёр красные глаза и ударял по гнилой ноге, чтобы болью, вернуть себя в грешный мир. Умывался и совал голову в ведро с водой.
На какое-то время дергающая мука помогала сохранить свежесть. А потом сон нападал с удвоенной силой. Вгрызался в кости. Заливал глаза жидким железом. Звал в спасительный, такой желанный край забытья: где все и всегда хорошо, где есть только тьма и нет смерти.
Борьба со сном сводила Ульриха с ума. Он дрожал, скрипел зубами от своего беспросветного горя – здесь наяву, в одиночку, боль от потери Мэльи была непереносима. Он смотрел на проклятую свечу, снова и снова вспоминая этот проклятый пир. Танец. И ее уход.
Слова.
Я тебя люблю!
…сказанные и несказанные.
«Во Имя Господа. Рыцарь. Бди. Не спи. Тебе нельзя ложиться спать! Ты обещал. Во Имя Господа. Стой на страже»
И он стоял, сидел, тер глаза и встряхивал головой. Глядел на свечу, мысленно переживая этот ненавистный пир. Снова и снова. И свое решение ждать пока свеча догорит. И свои ошибки.
Когда Феари выпорхнула из парной, рыцарь лишь искоса поглядел на женщину. Он всё еще был там. На пиру. Он смотрел сам на себя. На своё поведение. Ульрих смотрел и видел – это он, он один убил Мэлью! Сначала убил Мартину Пэлли, которая толи человек толи нелюдь – а потом позволил умереть леди Ши со Ли. Не спас. Не оказался рядом в нужный момент…
Оттолкнул любимую женщину своим уродством.
- Д-да, - бездумно повторил слова Феари, даже не вслушиваясь в смысл. – Баня – ч-чудесная вещь.
«Во Имя Господа. Зачем, почему, для чего я следил за этой свечой? Надо было броситься в погоню сразу! Не надо было звать ее на этот пир. Я не имел права…»
Поглядел на Валара, потирая нахмуренный лоб. О чем он говорил? До Ульриха с трудом доходил смысл его слов: «обеспокоен, осмотреть, твои раны». Но зачем лечить мертвеца и убийцу, какой в этом толк - зачем тратить время на то, на что его тратить не нужно?
- З-за-зачем тебе это? Я мы-могу ходить и т-терпеть сколько н-нужно. Фон Бы-брандены – н-нелюди…м-мы хорошо терпим пытки, у нас черная кы-кровь. Бы-баня ч-чудесная вещь, но в чьем о-она ды-доме? Это жилище А-айронсайда. Н-не хочу сидеть в е-его доме гы-голым…н-не хочу снова снимать о-одежду. Всё хорошо. Ты рисковал жизнью, В-валар…лез в окно чтобы гы-говорить с ним. Я д-дурак но не настолько…д-думаю это важный ра-азговор. Ты-ырать время н-на важное. Не н-на меня.