Имя? Жжёный задумался, пытаясь вспомнить что это. Имя — это то, как тебя называют. Его называли по-разному. Бродяга, побирушка, калека, урод, монстр, чудовище, господин... Но эти слова не были его именами. Может быть у него вовсе нет имени? Нет. У всего есть имена. Тому же, что имени не имеет - имя дают. Ему тоже давали имя. Кажется, ему имя давала какая-то женщина. Рядом с ним сидит одна. Может быть именно она давала ему имя? Или, может быть, она просто знает, как его называть?
Колдун долго и пристально всматривался из тени надвинутого капюшона в лицо Идуин, пытаясь найти в нём что-то. Какие-то одному ему известные черты. Нет. Эта женщина вовсе не та. Она выглядит иначе. А как выглядела та женщина? Приложив ладони к вискам, Жжёный отчаянно пытался вспомнить хоть что-то. Что-то, что некогда знал очень хорошо, но сейчас у него это знание забрали. Нужно было вспомнить, исторгнуть знание из глубин памяти точно так же, как он неоднократно вздымал свою огненную силу из недр своей души. Вспомнить, вспомнить, вспомнить...
По телу Жжёного прошла судорога. Скрючившись, он навалился на стол, хватая ртом воздух. За долгие годы Жжёный свыкся с болью. Привык не замечать её. Ступая босыми, покрытыми язвами и ранами ногами по холодному снегу, острым камням и шершавому, солёному песку он не чувствовал, как они ранят ноги. Он не чувствовал боли, которую причиняет грубая мешковина, из которой сделана его одежда, касаясь лишённой кожи голой плоти. Он не чувствовал холода, укладываясь на груду колючего елового лапника прямо под проливным дождём, не чувствовал жара, бредя по раскалённой пустыне. За долгие годы он сроднился с болью. Боль стала его неотъемлемой частью. Но не такая боль. Не эта, что сейчас терзала его нутро и самою его сущность, лишая возможности даже думать. Вспышка!
-...ус, сынок, потерпи немного. Скоро всё пройдёт.
- Мне плохо, мама. У меня болит голова. Мне холодно, мама. Я умру?
- Конечно нет, дорогой мой. Это всего лишь лихорадка. Ничего страшного.
- Я не хотел. Я не думал, что лёд такой тонкий. В прошлом году мы уже катались, и ничего страшного не было. А вчера... Мам, с Джеком и Джуди всё в порядке? Они ведь не захлебнулись подо льдом? Мам, это было очень страшно. С ними действительно всё в порядке?
- Конечно в порядке. Сейчас они дома. Лечатся. Они тоже простыли, но не так сильно, как ты.
- Мам, ты ведь не запретишь мне с ними играть? Они не виноваты. Правда-правда. Это я сам решил заехать на самую середину. Пожалуйста.
- Только если пообещаешь мне хорошо себя вести, и больше так не делать. Но хватит. Тебе нужно поспать. А скоро придёт волшебник Селим, и даст тебе целебное снадобье. Помнишь волшебника Селима?
- И я сразу поправлюсь? Мне больше не будет так холодно, и голова болеть не будет?
- Поправишься. Не сразу, но очень быстро. А сейчас отдыхай.
- Хорошо, мам. Только подкинь, пожалуйста дров в камин. Холодно очень. И не надо сегодня гасить свечу на ночь. А то станет темно прямо как там...
- Как скажешь, маленький мой. Сейчас я разведу огонь посильнее. Главное, чтобы дом не загорелся.
На последней фразе голос склонившейся над ним женщины начал меняться. Становился более грубым, властным. Приобретал глухой, рокочущий тембр. Лицо женщины начало оплывать, словно восковая свеча, и сквозь знакомые и любимые черты начало проступать надменное лицо мужчины. Лицо, которое он видел лишь однажды, и которое до сих пор преследует его в кошмарах. Взгляд холодных, почти чёрных, глаз, смотрящих, казалось, в самую душу, и чем дольше они смотрели, тем сильнее нарастала боль и жар, и тем ярче перед глазами проступало видение комнаты, залитой пламенем пожара.
Колдун хрипел и корчился, не в силах даже закричать от боли. Тело его били конвульсии, а руки сжимали голову, то ли пытаясь оторвать её от тела, то ли наоборот, удержать на месте. Неожиданно кончики лишённых ногтей и замотанных в бинты пальцев начали краснеть и наливаться багровым, подобно металлическому пруту, опущенному в угли кузнечного горна. Из-под ладоней чернокнижника начали струиться тонкие, похожие на серебристую паутину струйки дыма. Забившись в припадке, Жжёный попытался уцепиться за стол, но его налитые багровым сиянием пальцы лишь оставляли на столешнице глубокие, напоминающие следы когтей чудовища обугленные борозды. В помещении трактира сгустился полумрак, а воздух стал раскалённым, словно в пустыне. Свечи и факелы, которыми освещалась обеденная зала, стали чадить клубами едкого чёрного дыма, а огонь на них приобрёл карминово-красный оттенок. Столб пламени вырвался, лизнув потолок, из большого, добротно сложенного из массивных глыб камина, взревев подобно урагану. На посетителей, сотканный из языков пламени смотрел, неторопливо поводя из стороны в сторону чёрными провалами глазниц, череп, сохранивший остатки обугленной и полусгнившей плоти.
Вряд-ли кто-то из поражённых, и напуганных жутким видением посетителей слышал, как бьющийся на столе колдун напрягая последние силы выдавил из себя:
- Марк…
В этот момент тело колдуна перестало биться и дрожать, дыхание выровнялось. Медленным, неестественным, словно у марионетки движением колдун сел на лавку и повернул голову в сторону сидящих напротив Клера и его людей. Под капюшоном чародея клубился непроглядный, не позволяющий ничего разглядеть мрак, и лишь два горящих огненно-алым цветом глаза говорили о том, что внутри робы есть кто-то. Или что-то.
- Зови его Ингишерт Вирангерхейт*. – Произнёс ровный, лишённый какой-либо интонации шипящий голос, который никак не мог принадлежать Жжёному, и в ряд ли вообще принадлежал человеку.
В этот же момент всё закончилось. Пламя камина, явившее жуткий образ опало, оставив в знак подтверждения, что увиденное не было иллюзией копоть на потолке. Удушливый чад и жар, наполнявший залу пропал, а свечи, лучины и факела вновь стали гореть невысоким, ровным, ярко-оранжевым пламенем. Жжёный рухнул на исчерченный выжженными бороздами стол, лишившись сознания.