Смотрят на всё неподвижно глаза деревянного истукана. Женщина-дикарка склонила голову, заглядывая в глаза. Красная тушь на щеках. Татуировки украшают плечи и худой живот. Звенят бусы и ожерелья из ракушек на шее. Звенят оттягивающие мочку уха громадные круглые серьги. В её волосах целый сад. Вплетённые перья птиц. Лозы увядших цветов. Запутанные в чёрных прядях водоросли.
– Ты видела Уншахем. Он вёл тебя, – Спросила. Констатировала? Свои руки кладёт на голову старого идола. – Ты можешь слышать их, но они молчат. Я покажу тебе место, где все их голоса сплетаются в единую песню. Послушай их. И ответь нам на наши вопросы. Мы не слышали их волю долгие годы. В нашем роду нет тебе подобных. Смотрим и не видим. Слушаем, и тишина нам ответ. Зьянья из падшей Грацуэллы, хочешь ли ты услышать голос своих умолкнувших отцов?
Поманила пальцем за собой. Скрылась за старым обветренным истуканом, канув в его тени, будто нырнула в глубокую реку. Сужается мир вокруг. Подступают горы. Выплёскивается на землю река. Ты протянула свою руку ей навстречу. И в глазах неподвижного идола увидела своё отражение.
Тысяча ступеней. Катятся вниз отрубленные головы. Отныне красным стало золото камней. Гудящая толпа завывает каждый раз, когда жрец в поднебесье вздымает к солнцу чьё-то застывшее в ужасе лицо. В каушикатли, в кровавой луже, плавают сердца, и стекают по граням серого камня красные борозды. Она стояла в первых рядах. Тысяча окровавленных ступеней - скользких, раскалённых. С раннего утра и до самых сумерок придется подниматься к императорским покоям. Он стоит там. Рядом с верховным жрецом. В окружении своих верных обезумевших псов. Он зачерпывает в ладонь из каушикатли кровь десятки принесённых в жертву, и пьёт до тех пор, пока кровь не начнёт стекать по его подбородку на дорогие одежды. Он сидит на своём троне в лучах солнца, и насмехается над богами, плюя на землю. Покатилась по ступеням ещё одна голова. Она упадёт перед Зьяньей. Двуликая. С одной стороны - её постаревшее лицо, а с другой - точёный лик императора.
Звук горна прогоняет сны прочь. Зьянья открывает глаза. Она сидит в центре длинного стола, заваленного диковинными блюдами. Множество людей восседает по бокам от неё, болтая на незнакомом ей наречие. Бледные, худые, в волосах свитые из полевых трав венки и обручи с кистями чёрных ягод. Раскрашенные лица. Не видно конца этому пиршеству. Другой край стола теряется где-то вдалеке за неисчислимой массой людей. Маленькие соломенные домишки окружают гуляк. Шумит, протекая рядом, полноводная река, и стучат друг о друга плоскодонки. Огромная жаба, ведущая тебя какое-то время через заболоченный край, сидит по левую руку от тебя. На её тарелке – огромных размеров жаренная муха. Серые глаза полоумно поглядывают на жрицу.
Человек в синем тильматли, чьё лицо скрывала маска в виде бычьего черепа, поднялся со своего места, и все люди замолчали, устремив на него любопытные глаза. Мужчина внимательно осмотрел всех окружающих, и поднял чашу вверх, когда взгляд его замер на девушке:
– Эст мо Зьянья! – крикнул он, и народ подхватил его слова. Снова загомонили. Заиграли где-то в барабаны. Заплясали. О жрице забыли.
Низенький человек приблизился к тебе, упёршись локтями в столешницу. Узкие глаза, горбатый нос и большие уши. Замер над самым ухом, подрагивая, как лемминг:
– Говорят, – начал осторожно, казалось, в любую минуту готовый сбежать, если тебе что-то не понравится, – что ты из падшей Грацуэллы. Мы слышали о том, что было... Это ужасно... Ужасно.
Зелёная жаба покосилась на вас. Её брюхо забавно свисало к земле, а большие лапы обхватили тарелку. В её тупых глазах впервые появилась какая-то заинтересованность, причастие. Низкий поёжился, сделал шаг назад и быстро умчал, растворившись в празднике. Неужели он так испугался большой лягушки?