/
ссылка/
Год 873, месяц Цомпантли, Грацуэлла.
Луна наливается кровью, и боги – древние, полузабытые, дикие, – спускаются с небес, чтобы пройтись по земле своих детей и вспомнить слово «родитель». Одной рукой они дарят, а второй – отнимают. Это час детского смеха в отцовском доме, где никогда не рождался ребёнок. Это час ужасных болезней, пожирающих целые народы. Боги приходят, и их нужно встречать, иначе воспалённая язва-луна на ночном небе вскроется от злобы, и мир утонет в её крови. Боги приходят. И люди встречают их. Омывают их лодыжки в крови зверя и человека. Преподносят им в дар сердца тысячи рабов. Вырезают мужское и женское начала, чтобы сложить их в куаушикалли. Иначе тебя и твоих детей заберут в Кельцтало.
И вечное солнце будет опалять твою преклоненную в ужасе и страхе голову.
И гигантские грифы склюют тебя.
Год назад, в разгар страшной хвори, которая унесла множество душ, поглотила Аульткель и Оль, император потерял сына. От великого горя он лишился рассудка. Великий император, Тангата-Нахати, Человек-Змей, публично отрёкся от богов и стал отступником в глазах своего народа. Он казнил верховную жрицу на полу главного храма Ульпала, в уплату за то, что она и её боги не смогли уберечь его ребёнка. Он отрубил ей голову и вырезал сердце. И съел с миской маиса на ужин. Говорят, что вестник Грахтальцка одурманил разум императора. Дикий зверь поселился в его глазах. Змей, который утащит мир во тьму.
Император больше не слушал богов. Не слушал тех, чьим голосом они вещают. Неделями он пирует в своих покоях. Жрёт сырое человеческое мясо и пьёт густую кровь мужчин и женщин, стариков и детей. Он стал диким. Кровожадным. Часто он наведывается в храм Ульпала, чтобы забрать с собой молодую послушницу. Кто скажет ему «нет»? Небо безучастно к выходкам Великого. Земля молчит. Безразлично воет ветер. Почему Тавалькала его не накажет? Почему Цекотль его не сожрёт?!
Когда луна наливается кровью, странные сны посещают ночами. О том, что будет. О том, чего никогда не было. Мудрецы утверждают, что в них – послание богов для каждой души. Что в тех смутных образах можно узреть свою судьбу.
Она видела, как громадное пятнистое тело кралось в тени.
Его янтарные глаза лениво плыли в ещё сонном, оцепенелом царстве джунглей. Безупречная шкура, игривый хвост. Он взбирается вверх по дереву, огромный, сильный, когтям-рвущий-кору. Запрокинув голову, укладывается на своём первобытном троне.
Он – первый царь этого мира. Дикий зверь, первобытный ужас, ночами утаскивающих детей из отцовских домов. Она видела, как уносились в прошлое века. Исчез лес. Но он сидел по-прежнему, гордый, голодный, в ветвях мёртвого эвкалипта, смотря на неё, Зьянью. Когда мир закончит своё существование,
Он останется, обгладывающий-кости. Потому что вечен, как боги. Лоснится солнечным теплом пятнистая шкура. Зьянья сидит рядом со зверем и гладит его голову.
Темнеет небо – это черные тучи заволокли его просторы. Громадный ягуар, древний, как мир, закрыл собою солнце. Громом проноситься над землёй рычание. Его плечи – грозовой фронт. Взгляд его глаз видно в проблесках молний. Скрипит земля под его лапами, и сотрясаются горы. Бушует взволнованное Белое море. Старый ягуар, встав с мёртвого эвкалипта, раскрыл клыкастую пасть, возжелав поглотить этот мир. Нет больше солнца. И обрушилась под ногами земля. Всем быть в его глубокой утробе. В голодном, кровожадном мраке.
Пятнистый титан мчит по миру. Он проглотит Зьянью. Проглотит Грацуэллу. Сожрёт её богов. Слишком долго спал зверь в своей норе. Велик, необъятен. Каждую ночь кусок спелый отхватывает от кровавой луны, и алые реки струятся из её свежих ран, дождём орошая землю.
Сегодня ночь беззвёздна. Во мраке её город сияет огнями. Узкие улицы. Высокие пирамиды из цельного камня. Безликие статуи, храмы, усыпальницы, обсерватории – пламенеют огнями, желто-красными цветами, теряются в дыму дивных запахов. Всю неделю, стоит только Неркацо проглотить солнце, её город преображается. Что-то ранее неизвестное, древнее бродит по его улицам и заглядывает в окна. Замирает у кровати, пока ты спишь, тяжелым дыханием чадя потолки. Вторую ночь подряд Зьянья видит в своих снах Ягуара-Пожирающего-Мир. Недобрый знак. Предчувствие беды.
Ею уже давно пахло в Грацуэлле. С тех самых пор, как в глазах императора поселился зверь. С тех самых пор, как человек стал пожирать человека. Это неправильно, говорили вы. Но мир обезумел. Тель`Аволько-Канц и его тщедушная, жалкая душа, что поддалась искушению Грахтальцка, и обрекла ваш город на загнивание, виновата в этом. Забылись традиции. Забылись обряды и праздники. Теперь император сам назначает торжества, когда его больной рассудок возжелает потехи. Но самое ужасное, что он вас не боится. Не боится жриц, не боится гнева богов, ведь слепо уверовал в их слабость. Ты сбилась со счёта, сколько раз он приходил в Ульпала и уводил с собой послушницу. Брал её силой, а потом съедал в своих покоях. Когда-нибудь ему это надоест. И тогда он сожрёт вас. Все храмы и алтари разнесёт по камешкам. Вы ненавидите его за это. Давно бы убили, прикончили столь гнусного богохульника, ведь перед богами каждый человек равен. Но вокруг императора роем диких ос кружат такие же безумцы, как и он. Глупые и гадкие. Самонадеянные и алчные.
Зьянья стоит напротив окна в своих покоях и видит, как Ягуар проноситься по её городу, и лапы его в крошку сметают великую пирамиду императора. В щебень превращают дома, улицы, всё, с чем рядом она росла, на что глядела и что любила. И подступят тогда со всех сторон джунгли. Сейчас они тьмой окружают Грацуэллу, застыв у её стен, около рабских посёлков и мелких плантаций. Кажется, что с тех пор как император стал болен, в них тоже что-то изменилось. О странных животных шепчутся люди. О нечеловеческих, потусторонних криках тёмными ночами в глубине лесов.
Прохладный ветер овевает её разгорячённую кожу. Тихо прокрался в покои, странник из-за далёких гор. Покои Зьяньи едва ли не на самой вершине храма Ульпала. Здесь высоки потолки, огромны окна. Простой человек, зайдя сюда, сразу почувствует всё величие и колоссальность, с которой связано служение богам. Ощутит всю жалость и мелочность своей жизни. Ты, прожив тут немало, научилась ощущать гордость. Ульпала – один из древнейших и величайших святилищ в городе, а ты – его жрица. На стенах его мозаичные легенды, и чтоб их прочесть не хватит всей человеческой жизни. Сады его богаты. Залы и алтари устрашающие. Плиты в полу покраснели от крови. В храме самая большая «Стена Черепов» Грацуэллы, все это знают.
В ветре запах костра. Тревожно. Глаза поднимаются к небу. Луна, красным сияньем заполонив мир, полна от крови. Бежит по её боку тёмная капля, чтобы упасть вниз…
Взревел горн где-то вдалеке, на Великой Пирамиде. Вспыхнуло пламя во тьме городских улиц. На той стороне Грацуэллы загорелся, будто охапка сухих дров, храм Ланталья. Сеть улиц заполнили люди, будто термиты из разрытого гнезда. В их волосах орлиные перья, а на их лицах маски с птичьим клювом. Они идут за тобой, Зьянья! И склюют тебя раньше, чем возродится Ягуар-Пожирающий-Мир. Город звенит криками, и чудится среди них смех императора. Он решился. На кануне великого праздника он убьет всех жриц, которые живут в Грацуэлле. Он так хочет захлебнутся в их крови! Его тень уже у порога. Смотря вниз, Зьянья видит и слышит, как прорываются люди-орлы в обитель богов. Как упали привратники с перерезанным горлом. Луна кровоточит. Мчит ягуар. Внизу, на первых этажах, слышен треск выламываемых ворот. В покои Зьяньи вбегает девушка. Споткнулась на пороге, упав на колени. Как загнанный зверь.
– Они... Они... – бормочет, испуганная, потерянная. Ещё не жрица, послушница. Блестят мокрые от слёз глаза. Длинные волосы в беспорядке падают на лицо. Едва-едва успела одеть что-то, – они убьют нас, Зьянья! Всех убьют... как... как собак, как блохастых собак! Они здесь! Боги-боги...
Шевелит губами, не разобрать слов. Именно таких Тель`Аволько-Канц забирал к себе. Ничего не знающих. Глупых.
– Убьют нас... всех. Всех убьют... всех. Б-боги.
Шелест перьев. Животные отродья императора скоро будут здесь. Не оборачиваясь, знаешь, что творится за окном. Пылают на кострищах храмы. Полыхают алтари. Не та кровь, что нужна для усмирения спустившихся на землю. Ваши отцы гневаются и это пугает куда сильнее, чем страх быть растерзанной воином-орлом.