Пока они, заваливаясь, шли, Гретель позволяла себе думать только о том, как их примут. Она уже поняла, что Хансель напал на своего, а ее скорее всего узнают, едва взглянув, и тогда их хорошо если только вышвырнут, но все равно упорно держала курс на Хартию. Потому что в лес они пришли бы не в полном составе.
На брата старалась не смотреть. Страшно расползалось по его рубахе пятно. От его вида коченели внутренности и Гретель просто молча шла.
Страхи не оправдались и наконец можно было со всей возможной смелостью взглянуть правде в глаза. Хансель умирал. Хансель УМИРАЛ. Она ловила каждое слово склонившихся над ним, каждый судорожный его вздох, порывалась встать, но не находила сил - какой-то последний процент сомневался, что она останется совсем одна.
Спросить тоже ничего не получалось - не найти было подходящих слов. И Гретель сидела, остекленевшая и безразличная с виду, пока вокруг вился пушистый, уютный Кот. Уютный настолько, что умирала изнутри и она - от тоски по прежней жизни, по дому, по хотя бы здоровому Ханселю. Сейчас и его угрюмая холодность была бы желанна, лишь бы он жил.
- Лишь бы он жил... - повторила она шепотом и слезы потекли по измазанным и пыльным щекам.
Огромная фигура неживого мальчика, а затем и его голос привели ее в себя.
Отвечать ей было нечего. Вопрос, наверняка, был риторическим. И потом - ее тихий голос вряд ли достиг бы деревянных ушей. Сейчас она была нужна Ханселю. Кто знает, быть может она в последний раз будет держать его теплую ладонь. Или услышит, как он говорит ее имя.