Наведение порядка в кузне помогало упорядочить мысли. Теперь это был дом Кассия, и сложно сказать, что было ему ближе - его комната в доме, где он спал, или кузня, где он учился и работал. А вот снаружи царил мрак, окна не были тёмными, вместо этого они отражали лицо мага, неровный свет горна за ним. Отражение было надломленным в нескольких местах, где соединялись пластинки слюды. Пару раз игра света и неровные осколки отражения складывались, создавая ощущение, что там, за окном, совсем другой человек вглядывается внутрь, не видя, но тщась хоть что-то разглядеть.
Дверь открылась бесшумно, вошедшего Якова выдали шаги. Как будто он подсматривал за учеником и улучил момент, когда тот не будет смотреть в сторону двери, чтобы войти. Когда ученик оглянулся, дверь уже закрывалась, а кузнец осматривал кузницу. Удовлетворившись увиденным, он кивнул своим мыслям и отправился к сундуку. Склонившись, он чуть помедлил, на всякий случай попробовал насколько прочно замок держит крышку, и, ухмыльнувшись, вставил в скважину ещё один ключ. Кажется, Яков не испытывал волнения, руки действовали привычно, размеренно, мастер не сомневался в ученике, лишь любопытство было видно в его взгляде.
Когда крышка поднялась, на миг во взгляде промелькнуло удивление. Мастер осторожно извлёк инструмент, не оружие, которое явно ждал увидеть на дне, выложив по одному предмету на пол. Потом, взяв всё вместе, понёс на наковальню к горну, чтобы рассмотреть поближе к свету. Проверил остроту лезвия большим пальцем, потом легонько ударил по лезвию, держа клинок за рукоять двумя пальцами, вслушиваясь в тонкий чистый звон. Наконец, Яков сотворил заклинание, которым проверял все изделия из металла, и свои, и ученика, и привезённое торговцем барахло. Бережно проведя пальцем, по каждому из инструментов, он широко улыбнулся, пробудив у Кассия воспоминания о первых годах ученичества.
- Да, ты отлично справился, - улыбка начала меркнуть, оплывая, как свинцовая статуэтка в горне, по каплям сглаживаясь в ставшее привычным за последнее время лицо. - Думаю, твоё ученичество можно считать завершённым, пусть формально оно и продлится до моей смерти, - Яков положил огрубевшие за годы работы ладони на наковальню, как бы опираясь, - я считаю, что ты достоин принять кузню и работать в ней самостоятельно.
Рот приоткрылся, чтобы сказать что-то ещё, но его прервал удар по дереву, который заглушил слова. Лишь грусть, вернувшаяся во взгляд могла служить намёком на содержание речи, которую было не расслышать. Снова удар, ещё один, Яков продолжает говорить, не слыша ничего, как будто выдавая какое-то откровение. Это продолжается ещё несколько ударов, частых и всё более громких, когда перед глазами всё начинает плыть.
На висках лежат ладони, как будто пытаясь удержать голову, в которой ещё слышны эхом удары, те, первые, по наковальне. Тяжёлые и гулкие, болезненные и отдающиеся эхом внутри черепа. А перед глазами постепенно появляется потолок комнаты, такой же знакомой, как и кузня, яркий свет поначалу слепит, заставляя зажмурить глаза. А дверь уже скрипит, когда в комнату входит Маргарет, интересуясь, в порядке ли Кассий, или ночь снова не принесла ему покоя.
За окном день, точнее позднее утро, впереди снова повседневная рутина рабочих будней коллегии. А в голове ещё звучат удары, и стоит перед глазами лицо, разбитое на фрагменты отражения, с отчаянием во взгляде.