После приключившегося с ним конфуза, Иохиму, как это ни странно, довольно быстро удалось совладать с собой и вернуться в более-менее спокойное состояние. Но все же он пока не готов был вступать в какое-либо общение или переговоры, предпочитая лишь слушать, осторожно прихлёбывая холодную воду из кружки. Он был благодарен за их учтивость хозяевам дома (все же так некрасиво вышло с этим их напитком и чашечкой), а в особенности привлекательной хозяйке, от прикосновений которой к его спине щёки монаха запылали еще сильнее.
Что же касается общей темы беседы, то пока Иохиму и нечего было добавить. Собственно ничего особенно нового он для себя еще и не услышал пока. Он ведь еще тогда, еще на площади Шири, ответственно сообщил всем своим спутникам, что во Внешнем Граде им, скорее всего, придётся иметь дело с представителями Гильдии Воров. Как-то так примерно он и сообщил… Поэтому в этом монах никаких неожиданностей для себя не нашёл, ну кроме разве что пола представителя Гильдии.
Отношение Гильдии к другим имеющим влияние в городе группам, её некая, может быть и надуманная, идеология, и вообще то, как Гильдия позиционировала себя, всё это тоже было знакомо любознательному монаху, в той или иной мере. Ведь он изучал Врата с большим увлечением и усердием. Само собой, как человек во всех смыслах законопослушный и в некотором роде даже и праведный, Иохим деятельность Гильдии осуждал, и деятельности этой весьма опасался, справедливо полагая, что за всеми красивыми словами и благостными мотивами, скрывались в массе своей обычные грабители и бандиты. Впрочем, каких-то исключений монах, конечно, отрицать бы не стал.
И, само собой, во всех словах, что говорила Раэль была своя правда, с этим нельзя было спорить… Но, Иохим в жизни своей удалённой и обособленной старался о несправедливостях мира особо не думать. Ведь от всех мыслей этих становится на душе скверно, работа не ладится, портится аппетит и сон. Да и, будучи отпрыском кровей, хоть и не слишком, но благородных, и как адепт Владыки Знаний Огмы, Иохим был вполне себе консервативен. В том смысле, что этот мир есть такой, какой уж он есть, ни плох, ни хорош. есть богатые и есть бедные, благородные и простолюдины, хозяева и им служащие, в конце концов, есть люди, в общем смысле этого слова, а есть и кобольды, ну то есть нечисть всякая разная… Всё это есть совсем неспроста. И разве же ему, человеку, ему, баронскому сыну, ему, нашедшему уже себя в этой жизни, ему ли желать перемен? Да и даже захоти он их, перемен этих, возжелай принести в мир справедливость, или какие-нибудь полудикие идеи о равенстве, о которых он как-то читал в каком-то истлевшем трактате, реши он вдруг озолотить всех нищих, приютить сирых и излечить всех калечных, разве сумел бы он сделать хоть что-то? Нет, нет… и нет.
Проще говоря, к людям, пытающимся перекрутить мир с ног на голову, Иохим относился не слишком-то хорошо, с подозрением. А уж если люди эти открыто и не скрывая, называют себя ворами, то тут уж и говорить нечего. Как говаривал батюшка: «Вор должен быть одноруким, и висеть на сосне!»
От этой всплывшей в памяти фразы родителя Иохиму сделалось не по себе. Он вновь украдкой пробежал глазами по ладной фигуре воровки, по её загорелому правильной формы лицу, глаза, губы…. Ох, как всё это отличалось от того, как он представлял для себя вора из зловещей Гильдии Воров. Какие-то неуместные мысли заполонили голову бедного скромного Иохима, и он, покрываясь пунцовыми пятнами, опустил взгляд в кружку.
Да уж… день становился всё более и более интересным. А потом ведь еще и вечер будет.
Потеряв общую нить разговора, монах так и не удосужился ничего пока вставить, и даже чтобы просто представиться, удачного момента пока выбрать не мог.