Лесенка железная да дверь подземная, а за ней свежий воздух. Такая вот присказка в конце сказки обычно - а не мед-пиво да хлеб-соль. Пьяные голоса стражников из палисадника неподалеку - вроде и не бдят, бездельники, а в дом войти не дают.
- Врассыпную! - свистящим шепотом жрец командует, Ястреба с дочкой толкает в спину, Хэнка за собой тянет. Сам-то ломится, будто боров через кусты, а те двое тихонько нырнули и след простыл. Куда делись? Кто их теперь знает. Жрец не дурак, погоню за собой увести - да только и погони-то нет. "Стой, кто идет, да пшел ты..." - вот и вся стража.
Ночлег - хибара у кладбища. С виду будто даже и нежилая, но клирик на нее рукавом черным машет, как вороньим крылом. Махнул молча, не каркнув,, а сам скрылся. Внутри хибары вроде все есть, что нужно усталому воину: дохлая полосатая тряпка на полу, в прошлой жизни бывшая матрасом. Каменный очаг, черный от сажи. Ведро. Вот с ведром непонятно - не то отхожее, не то бери и топай к колодцу. Мешок картошки к потолку подвешен: мелкая, зараза, но мыши вроде не добрались. Есть еще стол колченогий и старый ящик подле него, как бы для сидения, но не для изнеженных задов: шаткий, изломанный, занозы да щепа вдоль-поперек торчат. Ну, зато им можно очаг растопить - но сначала присесть суровым задом и рассмотреть, что там благодарный спасенец подогнал, вместо полцарства и красавицы дочки, герою по глупым сказкам положенных.
Тугой свиток, топорщась многослойно, развернулся в стопку листов. С виду пустых. Что за ересь? Хотел было и их в огонь - ан нет, на просвет мелькнуло что-то. Если приглядеться, да под нужным углом - выползают на свет тайны нехорошие. На богатых, знатных горожан. У кого в каком квартале любовница, у кого в каком приюте дите незаконное. Один вообще отличился, свинью с человечей головой в сарае держит и по ночам к ней ходит... Тьфу, пакость. Кто сколько наворовал, кто сколько задолжал, скелеты в шкафах, сундуки в огородах... Хорошо работал водопроводчик Тильман, усердно. Интересные сказки на ночь обеспечил Хагену.
Угли гаснут, клопы в дохлом тюфяке киснут, утро близко. Воину собраться - только подпоясаться, и пошел Хэнк в город. Той же дорогой пошел, что и прошлой ночью. А словно бы уже другой кто-то в другой город входит. И то сказать - неудивительно, когда в одном - несколько. Сегодня ты один - а завтра другой. И не потому, что один день может жизнь перевернуть, нет. Просто потому что некоторые - не такие, как все, да и погода этим летом переменчива.
Солнце на востоке встает-потягивается, а город уже давно встал. Толпа на улицах щевелится многоцветная, пестрая. И то тут, то там - будто вкрапления. Паломники в желтых робах кучками, вроде и не смотрят ни на кого, а держатся друг к другу ближе, молчат как бы. Крепкие ребята по трое-пятеро ходят, вроде и в мирской одежде, а смотрят на всех цепко, руки в карманах держат, девчонок не цепляют. Патрули с повязками топают по улицам - напряженные, глаза красные, морды выскобленные.
Основная толпа к храму стекается со всех концов. Огромное здание, крепкое, надежное, будто и не на храм, а на крепость похожее, только ворот для крепости многовато: в каждой стороне шестиугольника распахнуты высокие, крепкие, окованные железом дубовые двери. Золотой купол на восходящем солнце полыхает, вокруг всякие лавки, столы с халявным хавчиком расставлены, а на площади и внутри толпа битком.
Яблоку, может, и негде упасть, а вот Хэнковой бандане место найдется. Потому что к бандане крепкий парень прилагается, вооруженный, плечистый да хмурый - толпа будто сама расступается, лопатками чуя приближение неумолимого. В самом центре храма, под куполом, через который каким-то инженерным чудом свет солнечный льется, - вкруг стоят колонны, а среди них - алтарь. У алтаря какой-то бородач в желтой рясе горланит что-то торжественное нараспев, руками машет плавно. Долго горланит. И еще горланит. И еще. Народ рядом - кто подпевает, кто семки лузгает, кто сплетничает. Оказывается, бородач - это Верховный Жрец и есть. Обряд он с восходом начал, а в полдень будет главная его часть, куда съедется весь городской совет, все главные лица. Они все вкруг алтаря станут, значитца, и будут в освящении храма участвовать, к благодати причащаться.
И точно. По одному прибывают какие-то хмыри почетные. Кто в латах с геробовым сюрко, кто в кафтане расшитом, кто с дамой расфуфыренной под руку. Стражники толпу расталкивают, коридор каждому делая. Каждый подходит, становится среди колонн, а бородач все горланит-завывает, про снизойди да подаждь да воссияй, и как не охрип еще. Золоченые латы мелькнули - кажется, давешняя блондинка среди почетных гостей. Вот и фиолетовый кто-то: почтенный старичок. Мужик в чешуйчатой броне, в плаще с эмблемой стражи - начальник, наверное. А вот и еще фиолетовый наряд. Женщина. Лицо, кроме губ, скрыто под маской, усыпанной камнями - но все с ней вежливо здороваются, кланяются, как так и надо. Кажется, в толпе кто-то вякнул, что Верховный Магистр пожаловали. Стала напротив Верховного Жреца-певца, и смотрит в толпу. Будто на каждого отдельно смотрит. Или она это на Хэнка отдельно смотрит? Непонятно, маска разглядеть мешает. Может, она просто банданы никогда не видела?
А песнопения дальше идут. Будто невидимый хор их сверху откуда-то подхватил. Толпа охнула благоговейной волной, гудит. А дама в фиолетовом склонилась красиво к стоящему рядом начальнку стражи, глубоким вырезом платья сверкнув, и сказала ему что-то на ухо. Тот вздрогнул, вытянулся, лицо к ней повернул удивленное. А Жрец-певец будто запнулся, сбился с такта. Кашлянув, выправился, но поздно - толпа замолкла, и тишина повисла под куполом, в которой только хор возвышенно о чем-то многоголосит откуда-то с верхних галерей...