ссылкаНаши дни.
Где-то на территории Северной Америки.
Песок.
Песок и сухой ветер, словно у берегов высушенного моря, чьи воды пожрало Солнце и чужая, неизвестная атомная война.
Деревья в этих краях встречаются так же редко, как и вода, а жизнь ютиться глубоко в мёртвой почве, около тайных подземных вод, в тени толстого грунта. Голая земля усеяна колючим кустарником и пожелтевшей травой. На многие лиги она уносится вдаль, к горизонту. Убегает за красные горы, чтобы пропасть в неизвестном. Чёрные карликовые деревья, чьи стволы покрыты запёкшейся смолой и обгоревшей коркой, коптит солнечный зной. Солнце выкручивает из них всю влагу, а горячая земля испепеляет изнутри, оставляя лишь обугленный остов, безжизненный каркас – прибежище для злых духов и смерти. На каждом километре за окном проносятся эти черные изваяния. Они, будто призраки или висельники на эшафоте, застыли под золотым светилом. Они расплываются в жаре за стеклом автомобиля и вскоре, в пыли и дыму, исчезают. Это призраки пустынь. Её вечные, постоянные дети. Местный народ, в те дни, когда Луна становиться цельной, словно монета в глубинах ночного неба, приносят под чёрные кроны дары. Проводят ритуалы. Восхваляют умерщвлённое солнцем древо. То, что даёт жизнь, может её и отнять.
Как-то раз ты видела их. Индейцы, что приходят из ночи. Спускаются с гор, в облике орлов и гордых кондоров складывая крылья или змеями выползают из прохладных нор. Их предки делали это ещё до прихода белого человека, и их дети продолжают делать это до сих пор. Обряды, сути и смысла которых не узнать. Иногда, поздно вечером, выходя на веранду и блуждающим взглядом окидывая темнеющий горизонт, можно увидеть их силуэты, крохотные, как спичечные головки, у подножия гор. Их манит пустыня. Холодная и загадочная в ночное время. У краснокожего народа на этот счет свои тайны.
Места, подобные этому, полные легенд и поверий. Вокруг, на добрые три сотни миль, не сыщешь ни одного крупного города. Время, когда-то безудержно мчащее на паровом поезде сквозь жаркие земли застыло, утонуло в песках, поросло колючим кустарником. Недружелюбная почва здешних земель – мать многих видов кактуса, карликового дерева. Она оказалась прибежищем для тысяч акров выгоревшей травы. Стала домом полумёртвым, забытым людям. В ней оживает то, что при свете жаркого солнца умирает. Кузнечики, похожие на солому. Бизоны-призраки. Старики, в ковбойских шляпах выпасающие рогатый скот.
В этот край, словно ржавый гвоздь, клином вонзается 129-е шоссе. Разрубает надвое дикий край. Врастает вглубь пустыни, становясь её частью – жилкой, по которой время от времени, вздымая пыль и песок, проносятся автомобили. И бедный мир откликается. Оживает лежащий в травах скучающий ветер. Зашипят шелестом трав змеи и гадюки. Вознесется по безоблачному небу гриф, чтобы зорким глазом взглянуть на землю с заоблачных высот.
С августа 1961-го (год, когда автомагистраль торжественно была открыта её создателем Бернардом Шорном – сорока летним республиканцем от штата Аризона) старики, живущие у окраин гор и толкающие крепкую текиллу из агавы, прозвали её «Road boggarts», «Дорога призраков». Те редкие американцы, которые проезжали здешними краями, редко выходили и показывали нос из своих уютных «кадиллаков» и «бьюиков». В чем-то они были похожи на призраков. Мчали со скоростью 80 миль в час на своих машинах по неровному, дырявому шоссе, так напоминающие неупокоенные души в металлических гробах для старых глаз пенсионеров, чья память еще знавала Рождество и День благодарения в 1900-ом.
Дорога, по которой никто не ездил, медленно становилась частью пустыни. Желтая разметка автомагистрали выцвела и стерлась, трещины изъели старый асфальт. Покосившись, у обочин замерли электростолбы. Утонули в песках и травах мотели, сгоревшие автозаправки, забытые остановки. То, что когда-то построил человек, исчезает и рассыпается, выветривается, уходя под землю. За окном автомобиля, в жаре, под солнцем и зноем, пустыня запускает лапы в покинутые дома, заваливает дорожные знаки и отметки, окисляя металл. Она доберется и до водителя, беспечно крутящего баранку руля пыхтящей машины. Когда-то.
Включить кондиционер на полную, закрыть все окна и мчать по забытой дороге в сторону белеющего горизонта – это приятно. Небо в пустыне ясное, лишь в редкие дни человеку удастся застать на нём густые грозовые тучи. Оно глубоко, необъятно. В нём дикость. То, что заставляет жать на газ сильнее, настойчивее.
… И не всегда, упившись страстью, глаза заметят сгоревший, ржавый каркас автомобиля на обочине. Бредущий в желтых травах призрачный силуэт. Не ощутят, как вздрогнет автомобиль на очередной кочке, въезжая в пустыню Нельсона с другими горами, под другим небом и в свете другого солнца.
Пустыня – край многих неупокоенных душ.
__________________
Не так много населённых пунктов в пустыне Нельсона. Чаще всего, взгляд находит разрозненные фермы и старые угодья, покинутые лачуги и дома прошлого века, где никто не живёт. Но была и здесь пара «областных центров» – городок Хантсвилль, в нескольких милях севернее 129-й автомагистрали, и посёлок Оксторт, раскинувшийся у кромки гор на самом краю пустыни. Старенький «форд», чьим владельцем оказалась девушка по имени Джей, заглох на середине пути (а может, он так и не доехал до точки отсчета). Клубы белого дыма поползли из-под капота авто и после того, как инерция выветрилась из громадного Ranger XLT 1988-го года, машина застыла на месте. Пустынный ландшафт, подступивший со всех сторон, молча наблюдал за девушкой из-за пыльных стёкол авто. По-правде сказать, машина была не её. Взятый на прокат старенький автомобиль был полон неудобств: пах сигаретами, грохотал как нагруженный углём вагон, а желтый слой краски покрывала засохшая грязь. Не работал правый дворник. И еще кучу мелочей можно было перечислить и вспомнить, поэтому извергающий клубы дыма «форд» не вызывал сожаления – лишь сладкое чувство мести кампании BCC («Best Сonvenient Сars»).
Хантсвилль – древний посёлок, основанный еще во времена Гражданской войны. В наше время, из бедного фермерского города, он медленно превращается в город призрак. С каждым годом население уменьшается. Рождаемость низкая, а те, кто не умирает, те уезжают отсюда, в мир, ближе к людям. При въезде в город стоит «бигборд» - Welcome to Huntsville! Старик с пышными бакенбардами и серьезным лицом подчеркивает важность традиций и менталитет людей, проживающих в этом милом, крохотном городе. Он смотрит на скрытого за лобовым стеклом водителя и будто бы намекает: «Будьте бдительны, молодой человек!».
Полицейского округа здесь нет. Здесь вообще осталось очень мало государственных учреждений. Пережитки прошлого.
Женщина – странный приезжий здесь, в стране репейника и крепкого виски. Молодых тут мало, лишь старые фермеры еще сидят на верандах своих лачуг, пуская дым из-под густых, желтых от табака усов. Сморщенными, как чернослив глазами, они цепляются за каждую вещь на их улице, ведь глаза – то единственное, что позволяет еще жить и двигаться телу, присохшему к креслу-качалке. Они смотрели на Джей хмуро, как разгневанные отцы, чьё дитя отказалось слушать их мудрые наставления. Встревожено и любопытно. Поглядывали серыми тенями из-за окон. Приоткрывали жалюзи и занавески, впускали солнце сквозь раскрытые шторы в пыльные, тёмные дома, лишь бы взглянуть на приезжего, такого странного человечка в их умирающем мире.
Джей въехала сюда в кузове грузовика, чей владелец согласился отбуксировать её автомобиль к Хантсвиллю. Это был старик по имени Бен. Загорелая кожа, потёртая джинсовка, выгоревшая на солнце кепка и зубочистка между желтых зубов. Что-что, а улыбаться он любил. Именно Бен рассказал Джей об этих местах. И пока они ехали к Хантсвиллю, чьи крыши прятались где-то за песками и акрами опунций, с уст старого человека слетало много слов, историй и легенд о пустыне Нельсона, о жизни в этих землях задолго до появления первых ферм и прихода человека.
Под звуки кантри, доносящиеся из старого радиоприёмника, она въехала на главную улицу города. Пустую и тихую. Бен сказал, что может подлатать её «форд», но на это уйдёт время.
– Пара-тройка недель, Дженни. – Так он сказал. Он всё время называл тебя «Дженни». Кажется, у него была дочь с таким именем. Или старик просто был глуховат на правое ухо.
Первые дни было ужасно тоскливо. Странный шепот и взгляды по углам. Джей – чужая для людей, всю свою жизнь отдавших городу. В конце концов, Хантсвилль насчитывал всего 30 домов, четыре улицы и пять переулков. И казалось, людей здесь было не многим больше. В полдень на улочках не было ни души – смириться с жарой было не просто. Только под вечер кто-нибудь выползал из дому, чтобы посидеть во дворе на скамейке или в кресле. Джей знала нескольких таких людей: супружескую пару Мэри и Грэга (кажется, Остины или Оббардсы), одинокого Хьюго Пальппа, Джима Фламаркта, Оскара Джок-Стерила, мадам Филяски. Устроившись официанткой в маленький паб «Texas», она вскоре узнала добрую часть обывателей города. Старики – народ простой, и ей было легко найти с ними общий язык.
Бен – дряхлый механик, взявшийся починить её «форд», – предложил жильё. Комната на втором этаже неброского дома, больше похожего на гараж. Его окна выходят прямо на пустыню. Бен часто садился у окна и смотрел туда, словно ждал кого-то или что-то. Глаза его были далеко за пределами прокуренного, поджаренного как барбекю Ханствилля. Они гуляли по диким просторам пустыни. Взбирались на далёкие горы и дышали жарким воздухом, дующим со стороны высушенного Солнцем моря. Ему тоже хотелось прикоснуться к чёрному стволу Мёртвого дерева. Встретить ночь под луной, у костра.
Увидеть краснокожий народ воочию…
Сегодня он зашел к тебе в комнату со странным предложением:
– Дженни, детка… – начал он и прочистил горло. – Помнишь, я рассказывал тебе о племени индейцев, которые жили тут еще до того, как в 61-ом власти проложили здесь дорогу? – Он опустился на стул у стены, сложив сухие руки на коленях и покачивая зубочисткой в зубах, смотрел куда-то в стену. Наконец, его черные глаза отыскали Джей. – … Аборигены пустынь. Еще зелёным парнем я хотел с ними познакомиться… – мечтательность его языка заставляла призадуматься. – Это маленькая тайна Хантсвилля. Если тебе интересно, я могу рассказать о ней. Нет, ты сама её сможешь увидеть! Сегодня вечером, когда управишься в ресторане Макджи, приходи. Я отведу тебя туда.
С этими словами старина Бен отдал честь и вышел, оставив Джей одну. Весь остальной день он провёл у окна, смотря на пейзаж, неясный и непонятный женскому глазу. Что-то изменилось в нём. Положение бровей, выразительность морщин на лице, хмурость. А может, так казалось из-за освещения. В доме у Бенджамина Тарела всегда было темно.