«Заря нового дня вновь застала меня на берегу. Сейчас мне кажутся смешными обещания, написанные самому себе страницу назад. Я клялся быть готовым, но разве можно ждать, что огромный морской дворец, какой впору царям, разлетится на куски, словно листья по зимнему ветру? Нет. Уж точно: насмеши богов, рассказывая свои планы. Впрочем, крушение исполина утвердило меня в мысли, что нет пользы от величественных иллюзий обладания, от золотых гор в глазах караван-баши. Вещи приходят и уходят…
Саул ненадолго закусил перо.
… а я остаюсь. Мудрый Фатах учил, что есть люди, верующие в силу обстоятельств, и есть последователи предначертаний свыше: в этом противоборстве «могло быть» и «должно быть» кроется глубокая философская разница, которую мне пока не под силу осознать. Я лишь чувствую, что она есть. Чувствую, что эта вера меняет человека больше, чем многое прочее: воспитание, окружение… Мне не хватает слов. Я проклинаю себя за глупость, но поделать ничего не могу».
Дальнейшие страницы – маленькие и измятые, едва-едва вмещающие на себе скупой почерк Саула с многочисленными огрехами – повествовали об испытанных пустынным разбойником потрясениях, об ужасной бездне, пожравшей поклоняющегося тёмным силам, о первых минутах спасения. Саул старался описывать произошедшее с ними ёмко и коротко, в минимуме слов излагая свои чувства и радость, на мгновение охватившую его при возвращении в сознание. Говорить с бумагой было приятно и просто. Будь у него достаточно бумаги, Саул вполне бы обошёлся без собеседников в принципе. Даже Шаам, хотя сын Юсефа и взял его к себе, не казался ему настоящим спутником. Так, мальчишка, что-то в котором очень сильно напомнило Саулу его детство. Иногда Саул вдруг понимал, что любит его, но чаще не мог дождаться, когда ишак куда-нибудь провалится. Конечно, не забыв предварительно привести его одежду и скарб в порядок.
«В прозвище Фейсаха мне видится ирония: компанией мне стали поклоняющаяся пламени и мнящий себя его повелителем. Забавно для человека, полжизни проведшего во тьме. Эта храбрая женщина верит, что Фейсах хочет искупить свою вину, и что я могу искупить свою. Видит Солнце, она понимает больше, чем говорит, и даже больше, чем считает сама, но не понимает собственной недальновидности. Хозяин огня ударит в спину, когда лишится пользы в её участии. И снова я ловлю себя на мысли: это лишь может произойти или это произойти должно? Пока у меня нет ответов».
– А-а, гирохлоп! – с видом знатока сказал Шаам, на этот раз от сундука. Мальчик присел к нему, потрогал пальцем скважину…
Любой, не увлечённый перезвоном колец на Сердце Дорог, мигом бы сообразил, что замки базарный воришка ломать не умеет и видит едва ли не впервые: это не кошель с пояса срезать и не забраться на трубу от стражников. Но и просто сидеть, дожидаясь, пока маг отдаст добычу, было как-то глупо. А ну как проклянёт? Шаам и рискнул. Шмыгнув носом для храбрости, он нашёл какую-никакую подручную железяку и пристроил её аккурат в скважину.
– Вот ведь… экий сложный поставил… – бормотал он, увлечённо копаясь в примитивнейшем механизме. – Кажись, без настоящего мастера и не откроешь… сразу видно, замок-то дорогущий…
Не признаваться же, что он представления не имеет, что надо делать.