Саул едва удерживался от повеления заткнуть печку ровно до тех пор, пока надоедливый прилипала не заговорил о слугах Тёмного Когтя. Здесь он отбросил перо, всем телом развернувшись к Шааму. Разительный контраст являли их лица: разгорячённое, раскрасневшееся лицо мальчика и смуглая деревянная маска там, где законами творцов Саулу полагалось демонстрировать мимику. Восторг приутих в глазах Шаама. Движением руки Саул остановил его:
– Ты уверен, что ничего не напутал?
– Нет! Нет, господин, здесь едва ли не все шепчут об этом, и...
– Хелеф ар ваэд!* – пробормотал Саул. – Не обмануло предчувствие. Не хочет песчаный дьявол отпустить меня с миром. Не лгут заповеди.
Шаам не рисковал спрашивать.
– Ступай, иди к трапезе. Ступай! Я выйду после.
«Не лгут заповеди.
Тридцать смертей ждут отступника. Тридцать ступеней в Серый Мир предстоит ему пройти, сгинув там, дабы искупить прегрешение. Так нам говорили. Я давно не верю чужим словам, но иногда от веры человека зависит не больше, чем от песчинки, плывущей в зыбучей долине Рава. Иногда меня посещают мысли: что, если случай-судьба есть на деле ничто иное, как злая воля преследующего меня прошлого? Что, если ударит медный колокол, если солнце сожжёт меня, едва подниму к нему взор? Что, если чёрный рок определил мне этот корабль?»
Саул перелистнул назад исписанную летящими, кривыми рунами парнисаанского страницу.
«Первый день второй декады месяца Гиамони.
Путешествие моё началось с досадной отсрочки. Шаам говорит, что пройдоха-капитан никак не может порешить с портовым управителем, сколько товара надобно вывезти в обход бумаги, и какова будет в нём чья доля. Меня же терзают сомнения. Никто дотоле не видел каташенских чинов, уши которых закрыты для сладких посул и обещаний. Никто не видел отвергнутого подношения или пылящегося в ларце дара. Мне неспокойно. В звёздном небе я наблюдаю знаки грядущих бед, но ничего не могу поделать с тем. В порту стоит лишь один корабль, имя ему – «Светлое обещание», хотя стоило бы именоваться «Безысходность». Комнату, ставшую моим приютом в последний месяц, я оставлял с чувством, что иду на собственную плаху.
Довольно. Мрачные думы отступили, едва я узрел величие морского дворца. Мне неведома рука, способная возвести подобное среди зыбких вод, но к чести корабелов далёкой западной земли, им удалось потрясти и восхитить меня»...
Проскользив взглядом до конца страницы, Саул дописал:
«Сокрытое явило себя. Юный Шаам донёс мне правду: слуги тёмных сил заточены здесь, на нижних ярусах деревянного лабиринта. Ночью я выйду на палубу и прочту знамения среди звёзд, но и без того я слышу крики в тишине, которые из грёз станут реальностью. И придёт ли случай-судьба как пират, бунт али измена – я буду готов».
На этой загнанной ноте сын Юсефа резко захлопнул дневник, чувствуя скрытое неудовлетворение написанным. Позже ему наверняка захочется сжечь или переплести страницы, но сейчас он написал в точности то, что хотел, пусть оно и вышло плохо. В падающем через иллюминатор луче дневного уже света сверкнуло лезвие тесака, раздался сухой скрежет точильного камня.
Через некоторое время, аккуратно устроив рыбный нож за спиной под свободной одеждой, Саул вышел к трапезе, спокойный и невозмутимый, как то и положено мужчине.