Карим проводил ворвавшуюся в квартиру девушку немного удивленным взглядом, но не предпринял никаких попыток ее остановить или последовать за ней. Когда он снова взглянул на Раэля и потянулся к ручке двери с явным намерением запереть дверь, металлист уже двигался на него. Но то ли не рассчитал высоту порога, то ли просто немного неловко шагнул – так или иначе, вместо ожидаемого захвата он чуть не упал, удержавшись на ногах только благодаря узости коридорчика, в противоположную стену которого уперся спиной Карим, пытающийся оттолкнуть от себя Раэля, на некоторое время лишившего его дыхания ударом в живот. Выглядел араб явно гораздо сильнее, чем был на самом деле, а может, просто не ожидал столь резкого нападения со стороны незваного гостя – в любом случае, он пропустил оба удара противника, и теперь, чуть согнувшись от боли и неуверенно отбиваясь, едва восстановив дыхание, лишь разразился бранью сквозь зубы – по крайней мере, судя по интонациям, ничего хорошего он не говорил, хотя Раэль не смог разобрать ни слова - видимо, в стрессовой ситуации ливанец перешел на родной язык.
- Ну я же просила!!!
Алена появилась в дверях буквально несколько секунд спустя, держа в одной руке небольшую дорожную сумку с вещами, а в другой – с ноутбуком. Судя по скорости, ей даже не пришлось их собирать: очевидно, они были собраны еще с вечера, а Кариму было совершенно незачем раскладывать ее вещи – либо он просто не подумал о них. Так или иначе, араб еще не успел высказать все, что о нем думает, нерешительный Акрам только подходил к нему с намерением как-то оттащить Раэля от своего вяло защищающегося друга, но был оттолкнут вышедшей девушкой, строго и укоризненно посмотревшей на злящегося и приниженного бывшего парня и торжествующего нынешнего – с примерно одинаковым, осуждающим выражением лица.
- Пойдем отсюда, - обратилась она к Раэлю, направляясь к выходу и больше не удостаивая своего бывшего и взглядом. Раэлю не оставалось ничего другого, кроме как последовать за ней, со злобной ухмылкой глянув на прощание на арабов. Те не спешили бросаться в погоню, на их же счастье. Но и на лице девушки он не видел ни радости, ни восхищения его «победой». Уже намного позже она объяснит ему, что подобные состязания ее совершенно не заводят. Точнее, как и любой девчонке, в школьном возрасте ей было приятно, когда за нее или из-за нее дрались мальчишки, но сейчас она поняла, что истинная сила не нуждается в повсеместной демонстрации, что самые большие задиры зачастую ничего из себя не представляют и что порой выйти из конфликта с достоинством гораздо важнее, чем с победой. Тем более что Карим действительно был скорее избалованным мажором, следящим за своим телом больше из самолюбия, чем силачом и бойцом, а Акрам и вовсе отличался исключительно мирным нравом. Она не осуждала его поступок, вовсе нет, и отчасти ей все же польстило, что он готов был драться и мстить за нее, но дала понять, что и без этого верит ему и в него, и была рада, что он не нанес ее бывшему никаких серьезных травм. Не хватало еще ей начать его жалеть или разбираться с обвинениями, которые непременно последовали бы за этим и стоили бы как минимум времени и нервов, учитывая финансовую состоятельность его родителей и их связи в посольстве.
Но это было уже потом, а в тот памятный поздний вечер, почти бегом спустившись по лестнице на улицу и забравшись в машину, она лишь шумно выдохнула, на несколько секунд закрыла глаза, а открыв их, сказала просто и кратко:
- Спасибо.
Однако во взгляде, обращенном на него, оставался немой вопрос. И, выруливая со двора и по пути домой, он говорил. О том, что момент полу-сумасшествия, который мог испугать девушку там, на пороге квартиры Карима, был не совсем игрой. О том, каким он был до встречи с Аленой, и о той, которая сделала его таким. О том, что именно эта встреча стала поворотным моментом в его жизни, и о том, каким он хотел бы видеть свое будущее – с нею вместе. О том, как ему ее не хватало, хотя он ее даже не знал, и о том, как, едва обретя, боялся ее потерять в противостоянии с арабом, который – как он узнал и смог воочию убедиться – имел над ней огромную власть. И – снова – о том, что его дом отныне был ее домом, и что она может рассчитывать на него во всем, но что он ни в коем случае не станет ни на чем настаивать, если девушка сама того не захочет.
Раэль не включал музыку. Сейчас она была бы лишней. Он понимал, что его жизнь уже никогда не будет прежней – в первую очередь, конечно же, потому что в ней появилась та, которую он так долго ждал, та, которая смогла открыть и пробудить его настоящего, о существовании которого он уже и сам начинал потихоньку забывать, постепенно срастаясь с маской цинизма и равнодушия. Но еще, безусловно, и потому, что он уже никогда не сможет относиться к музыке, как прежде. И в этот вечер, именно в тот самый момент, когда он видел сомнение в глазах Алены, слушавшей уговоры своего бывшего, когда впервые за несколько лет по-настоящему испугался от одной мысли, что может ее потерять, металлист осознал, что он скорее откажется от музыки вовсе, чем позволит потустороннему вмешательству разрушить то, что оно помогло ему создать. Прихотливость и непредсказуемость открывшейся ему силы, отнюдь не спешившей становиться понятной и послушной, отбивала всякую охоту подвергать настоящим чудом обретенную любовь и смысл необоснованному риску. Несколько лет назад он бы, пожалуй, погрузился в это невероятное, захватывающее и опасное увлечение с головой в стремлении зарядиться дозой адреналина и привнести разнообразие и яркость в будни, еще и друзей бы привлек. Но теперь, зная цену потери и одиночества и уже более-менее умея расставлять приоритеты, он решил для себя вполне однозначно, что для него важнее. Конечно же, он не забудет – как минимум, он будет до конца своих дней благодарен этой силе за свое счастье. Но и рисковать не станет: слишком уж высока цена ошибки.
Алена молча слушала, поглядывая на Раэля и не скрывая блестящей в глазах влаги. И, несмотря на местами не очень веселые темы, преображалась на глазах, что не могло его не радовать. С нее будто сняли огромный груз – впрочем, в психологическом плане именно так оно и было, ведь не вчера, а только сейчас она окончательно вырвалась из клетки своей мучительной зависимости. Постепенно уходила напряженность из ее тела и сходила сосредоточенность и хмурость с лица, она начала улыбаться, похвасталась, что за те несколько секунд, что ее не было, она успела разжиться собранными с вечера вещами, ноутом и мобильником. Конечно, многое осталось – зимняя одежда и обувь, какие-то мелочи и косметика, о которых она не подумала накануне вечером, а нынче просто не стала заботиться, услышав в коридоре звуки драки и ругань Карима. Со смешком перевела ему пару фраз, которые довольно нелепо звучали в переводе, но, как она объяснила, были довольно серьезными ругательствами для арабов. Оказывается, за время жизни с ним она успела немного выучить арабский и даже несколько месяцев ходила на курсы, чтобы быть в состоянии хоть немного понимать его родственников, когда они поедут с ними знакомиться. Понимание того, что ей теперь не придется ехать в Ливан, явно приносило Алене дополнительное облегчение.
А потом была круглосуточная пиццерия, где они умяли каждый по огромной пицце, дешевой и посредственной, но показавшейся им невероятно вкусной, и огни ночного города, подмигивающие им лукаво и весело, и звезды над придорожной заправкой, настолько яркие на ясном ночном небе, что перебивали даже отблески городских фонарей, и мгновением обернувшаяся ночь…
А еще позже – поездка на кладбище к ни одному из них не знакомой девушке Насте, могила которой оказалась точь-в-точь такой, как в видении Раэля, только напрочь лишенной мистического налета и вовсе не страшной в залитый солнцем майский день и в умиротворенной тишине кладбища. И визит к отцу Алены, не сдержавшему скупой мужской слезы при виде дочери и вмиг нашедшему общий язык с Раэлем, несмотря на все страхи девушки. И тоненькое, изящное колечко, украсившее ее безымянный пальчик некоторое время спустя. И многое, многое другое.
Но это уже совершенно другая история.