Воздух пропустил сквозь себя голоса, и позволил им улететь в бездну. На миг наступила тишина. Мерцали звёзды. Едва заметно подрагивал ствол пистолета.
Странное дело - слова чуждых языков зацепились за что-то в глубинах памяти новоявленных путников. Будто слышали они не чужеземный говор, а знакомый, но искаженный до неузнаваемости язык. Слов не разобрать, но разум всё равно непроизвольно пытается распрямить, разгладить скомканные, перекрученные звуки, докопаться до смысла.
Но это было ещё далеко не самое худшее. Неясное ощущение, назревающее внутри у каждого из пятерки, усиливалось, становилось с каждой секундой всё отчетливей. Свет, отражаемый равнинами, усилился, слепил…
… ярость. Бронза оков равнодушна, бесись, вырывайся, металл лишь сильнее врежется в тело. Пройдёт время – и самый строптивый будет сломлен, усмирён, будет целовать руки и славить хозяина. Так? Нет! Сама мысль о покорности гневит, и тот, кого называли Спартаком, разбил великое множество оков. Отнюдь не тем, что сидел и гневался, нет. Кулаком, мечом, вдохновляющим словом, он нёс свободу всем, всем без различия и исключения. И теперь, когда странный, мертвенно-белый свет пронзил его существо, бывшему гладиатору на миг показалось, что любое препятствие свободе рухнет от одного лишь усилия его воли…
… неотвратимость. Сотни лиг в разбитых сапогах, грязь, кровь, чья-то проломленная голова. Тех ли настигала рука его бога? Ну да, в основном… наверное. Он не привык задаваться чересчур сложными вопросами, а злодейства, попадавшиеся на пути, были, как правило, столь же просты, сколь и отвратительны. Однако всегда были те, кто уходил от возмездия. Слишком сильные, или слишком хитрые. Насмехающиеся над неотвратимостью, опровергающие её. Были. Раньше. От белизны болели глаза, какой-то толи гул, толи шепот лез в уши. Что-то сжималось внутри, как пружина – ещё не сила, но обещание силы. Белизна отступила, и взгляд орка остановился на женщине, которая сейчас почему-то напомнила ему о горечи цикуты и привкусе вина, ночи, жизнях, взятых тайком…
… равновесие. Сотни тысяч, миллионы жизней балансируют над безднами войн и смут. Незримые толчки, правящие крен за креном, и в средствах стесняться нельзя, иначе моря крови захлестнут мир. И когда приходит время в очередной раз отвратить орды неразумных от неизбежной гибели, рождается понимание – нельзя разделять себя и их. Нельзя служить гармонии, будучи вне её. То, что ты даёшь другим – смиренно прими сама. Делись всем, что имеешь с каждым разумным существом, и они тоже не смогут тебе отказать. В захлестнувшем её волной свете это казалось просто… так просто…
… разум. Он – нечто большее, чем изощрённый инструмент для убийства и разрушения, должен, обязан быть таким, но история виток за витком повторяет один и тот же чудовищный парадокс: сложнейшие и совершеннейшие создания наиболее упорядоченного объекта в природе, обрушивают чистейший хаос на мир, и пылают адским пламенем белые одежды познания, и отголоски воплей умирающих долетают до просторных лабораторий… И вновь с лихвой оплачен счёт за «полевые испытания новейших теорий». Оплачен жизнями. Ах, если б можно было, вопреки всем законам просто вычеркнуть, убрать, отменить этот второй, жуткий и ненасытный лик познания! И когда всё вокруг засияло, неожиданно пришла спокойная, уверенная мысль: «Можно»
… стойкость. Вот, что делает рыцаря рыцарем. Борясь с воинскими тяготами и внутренними соблазнами, он обязан не только лишь тело, но и в первую очередь дух свой сделать твёрже и прочнее доспехов, которые носит. А когда сие будет исполнено, приходит черёд самого главного – избрания чего-то, что дОлжно защищать. В своё время он избрал и… сможет сделать это вновь. Он не ошибётся. Море света пролилось сквозь щели забрала, сквозь глазницы, заполнило рыцаря, и откатилось, оставив после себя это знание.
А затем всё кончилось. Фиолетовые пятна в глазах, пустота в голове. Молчаливая равнина, чёрное небо, скалящийся череп. И обрамлённые облачком пыли точки на горизонте. Кто-то ехал по Дороге.