Обиженный взгляд изобразил, носом шмыгнул, отворачиваясь от всадника к сотоварищам. Помолчал, фразу нематерно формулируя.
— Нерадостные, братцы, — выдохнул тихо горько, — нас ждут перспективы. А возможностей бежать не вижу пока.
Повертел головой в поисках этих возможностей. Нет. не видит.
— И не знаю, стоит ли оно того.
Новый мир по сравнению с прежним... выглядит как-то уныло и отстало. Четырём детям — а они, как ни крути, дети — на нелегальном положении выжить будет ой непросто. А ещё тут за воровство руки, наверное, рубят. В голову, почему-то пришло.
— Я не буду лезть на рожон, и вам не советую.
Плантация, конечно, страшное слово, но ещё не свершившийся факт. Другое пугает:
— Вот только если разделят нас туго придётся.
Беседы текла рованя нить под темнеющим небом. С обочин тянуло прохладой. Сжав зубы Саша сидит, чтоб язык не прокусить случайно на кочке. Ног пальцы большие сцепил. Вспомнил, что в дестве любил так. Вернулась привычка. Мать вспомнил, отца.
Так и не попрощался. Хреново им будет сына два года не видев о смерти его письмо в формальном конверте увидеть. Закусит нижнюю губу мать, прижмёт к груди руки, застынет.
"Мама", — мысленно обратился, — "Прости. Я больше не буду". В носу защипало.
Встряхнулся. Идите все нахуй. Слёз не лил уже двадцать лет. Здесь тоже не будет плакать. И вы тоже...
— Эй, эй, — обратился к девчушкам в соседней телеге, — руку сквозь клетку протянул, на безвольной ладошке сжал, — не надо.
Хотя, подумалось, им как раз надо. Они уже в том возрасте, когда в этом нищем и унылом мире их могут выебать всей казармой по два раза. Порадовался, что мальчишкой остался.
А потом в голову закралась мысль, от которой его всего передёрнуло.
Нравы тут дикие. И мальчишку выебать могут. Лучше бы, блядь, он в том мире сдохнуть остался.
— Не надо, — повторил уже больше для себя, чем для девушки из соседней клетки, — Не надо.