Все тело ломило, словно оно всё еще помнит тот прыжок с обрыва и хрусталь костей, вдребезги разбивающийся о хрусталь воды. Разбивающийся - и возникающий вновь, в диком, смешанном метаморфозисе воды и суши, света и тьмы, рождении Мертвого Хребта где-то в позвоночнике и плечах. Словно он и был тем самым мертворожденным, увечным, слепым богом, что просыпался, шаря вокруг незнакомой рукой и натыкаясь вокруг лишь на камень своей тюрьмы-колыбели, выросшей вокруг пока он спал, ставшей второй кожей, удушливым доспехом-скорлупой...
Момент изначального смятения быстро проходит. Ничто и никто не пытается его убить. Рядом и привычная тьма, и успокаивающий свет. Он может дышать. Он в безопасности.
Он в большой пещере, рядом горит факел, чьего света не хватает чтобы достигнуть стен. Этот факел - первое что он видит, открыв глаза, и, даже в девяти шагах, глаза тут же начинают слезиться от нестерпимой яркости. Моргая, он переводит взгляд на тьму, где пляшут призрачные чудовища, надевая и сбрасывая обличья титанов, механизмов и смертных, но ему интересен этот танец не меньше чем успокаивающий, необходимый огонь. Никто и ничто по-прежнему не пытается его убить, поэтому можно задаться вопросом что чудовища пытаются показать ему, бродя там, в темноте.
Прикрыв глаза, он привыкает к свету. Разминает плечи, растирает руки и ноги, прогоняет прочь закостенение, заново привыкает к телу. Как долго же он спал?
Он еще плохо видит в этом ярком свете, но вокруг холодный камень и едва слышимые пещерные звуки - эхо капающей воды, эхо небесного ветра, что сквозь каскад расселин в скалах проник в эти стылые глубины, - слабые звуки, среди которых его громкий голос был бы кощунственным. Не подземелье рук человеческих, в этом он уверен. В воздухе нет ни намека на людей, кроме запахов факела и его собственного тела. Никто не возводил этих тяжелых стен, зубило не касалось шершавого пола, а в воздухе был тот едва уловимый привкус известняка, словно некогда огромная река промыла эту пещеру в толще скалы.
Горы Побора, рожденные морем? Вероятно. И если да - это было правильным. Он должен был быть здесь, там, в этих горах. Но почему - не помнил.
Откуда он это все знал? Про горы, про битвы, про богов, - откуда? Чья рука разбрасывала обрывки видений, чьи голоса рассказывали древние легенды ему, ныне безымянному и незнакомому даже себе, где он переворачивал увиденные страницы? Эй, старик с шершавым голосом, что там написано в твоей книге на этот счет?
Пустота. Пустота вместо ответов. Ни имен, ни воспоминаний.
Это было правильным и неправильным одновременно. Он должен был забыть, это было правильным, необходимым в каком-то смысле, даже желанным.
Но он не должен был забыть всё. В полном забвении была тревога. Опасность. Неправильность. Недостаточность, потеря. Ущербность какого-то замысла, о котором он более не имел никакого представления.
Нахмурившись, человек вновь перевел взгляд на факел. Поднялся на ноги, пошатнувшись, но тут же обретя равновесие. Сделал пробный шаг, затем второй, привыкая к движению, вечному падению с одной ноги на другую. Подошел к факелу поближе, поколебавшись, попытался вытащить его из гнезда-держателя. Осмотрел, все еще щурясь от яркости, но теперь упрямо не отводя взгляда. Как долго горело это дерево с намотанной на нем промасленной тканью?