Эхо шагов русского и немца очень скоро затихли вдалеке. И стон как-то отошел на периферию.
Тварь неугомонно скрежетала и хлестала щупальцами по стенам. В ее молочных глазах было что-то от ребенка. Обиженного и голодного ребенка, уронившего конфетку в грязь.
Темнота обжала Эвелин и Лэнса упругим кольцом. Не хотела разжиматься. Последним оплотом их надежды был мигающий свет фонарика, самоотверженно сражающегося с мглой.
А потом стало чертовски холодно. Так, как никогда в этой проклятой Верности не бывало. Кожа покрылась резвыми мурашками. Зубы застучали. И стало что-то странное происходить с полом. Он вдруг начал мерцать. А еще через пару секунд стало понятно, что это такое – иней. Самый настоящий иней.
Тварь вдруг взвизгнула, словно от боли, и упала в шахту лифта. Впереди остался только черный зев провала.
И тишина. Бездонная. Абиссально-первозданная. Чистая тишина. Жадно жующая дыхание и сердцебиение. Размазывающая по стенкам.