Когда слух о трёх зарезанных в лекарской артиллеристах, прошелестев шепотками по орлопдеку, матами по гребной палубе, залетев в воронье гнездо и просочившись даже в трюм, к гоблинам, дошел до суетящегося на перераспределении боеприпасов и расчетов между "Серпентиром" и "Сфинксом" фейерверкера, то он буквально сломал его. Как-то сразу вдруг стало очевидно, что за серебрящимися нагрудником и бородой скрывается одинокий старик, для которого соплеменники, несмотря на всю его громкую бранчливость и показушное зверствование, не просто подчиненные, а единственная семья. И если гибель наводчика в горячке сражения прошла кажется незамеченной, то теперь слезы уже было нельзя спутать с потом, бледность не зарумянивала гарь магических компонентов, а дрожь содрогаемоего рыданиями щуплого тела не мешалась с яростным угаром боя. Вдруг некрасивым мешком обвисла такая удобная и прстораня для всяческих нагибаний и тяганий форма, потускнели блики на щите и топоре, поникли усы и брови. Не растолкав, а скорее протиснувшись через собравшихся к телам покойных, карл, бухнувшись на колени, по очереди приникал к груди почивших товарищей, нимало не гнушаясь липнущей крови.
- Четыре ядра мне из крюйт-камеры. Я сам зашью их в мешки и провожу в последний путь с армбанды форкасля, - глухо и тихо прогудел он, не обращая внимания на слова окружающих.