Мерзкий вкус местного снега сводил морду гримасой отвращения и, совершенно не утоляя жажду, невыносимо долго не пропадал, я бежал вперёд, вихляя из стороны в сторону, спотыкаясь и чуть ли не падая, уже осознавая, что не добежать, не доползти до цели. Невыносимо хотелось просто упасть и завыть, но надо, как же надо, только это и удерживало на ногах израненное тело, в которое ледяной ветер с размаха вгонял всё новые и новые порции острых как иглы снежинок. Лап я уже почти не чувствовал, это даже немного порадовало, вместе с чувствительностью из них ушла и боль. Зато нос саднил немыслимо, а глаза так и вообще казалось бы замёрзли и, уже не имея возможности поворачиваться, смотрели только вперёд, в сторону цели, туда куда была направлена морда.
Тишину круг меня разодрал оглушительный треск, наст по до мной вздрогнул, как будто демоны, живущие глубоко под землёй, все разом рассмеялись над тщетой моей надежды. Не судьба, это осознание пришло разом, накрыв всё моё существо. Наст треснул, поглощая меня, и тут же что-то огромное, необоримое и неуклонное в своём намерении схватило меня поперёк тела, сдавило до хруста рёбра, заставив мгновение висеть в воздухе, а затем резко дёрнуло вниз.
Я завыл, завыл не сдерживаясь и не экономя более ненужные силы, протяжно и тоскливо оглашая окружающее меня белое безмолвие. Чудовищная сила погрузила меня в образовавшуюся полынью чёрной ледяной воды, мой вой стал стайкой воздушных пузырей, тотчас же устремившихся вверх к свободе, прочь от обречённого, породившего их. Я же устремился вниз, в глубь этого зловонного омута, разъедавшего глаза и нещадно жгущего истерзанные лапы, внезапно обретшие чувствительность...
И вдруг я вынырнул, вынырнул не прекращая выть, точнее уже орать во всю глотку. Я очнулся спелёнутым по рукам и ногам, тьма, опять тьма и зловоние, разъедающее глаза, и кто то сильно сжимает рёбра, явно сломанные, целые так не болят.
А может я так и не очнулся, может чудовище, протащив меня сквозь дно водоёма, всё ещё тащит за собой, вниз, сквозь слои земли, пропитанной зловонными водами.
Наконец то дыхание кончилось и мой крик смолк, не нарушая более тишины.
Я почувствовал, что чудовище, если это было всё ещё оно, держит меня уже не так необоримо крепко, как тогда, когда втащило меня в эту мерзкую прорубь, и, напрягшись всем телом, попытался вырваться из этой хватки, извиваясь как гусеница, на которую шкодливый мальчишка с молчаливым упорством направляет точку фокуса солнечных лучей, пропущенных сквозь осколок бутылки...