Стол был накрыт белой скатертью, и на нём в красивых чашках стояла еда, остывшая, но пахнущая ещё ужасно вкусно. И Каролина съела бы ещё пару ложек салата или кусок индейки, но в туго набитый животик ничего уже не лезло. Поэтому девочка просто сидела на диване, на высокой подушке, сложив локти на стол, – пока никто не видит – и смотрела сквозь недопитый кем-то бокал вина на яркое солнце, заглядывающее в окно празднично украшенной гостиной. В соседней комнате громко говорили и смеялись – там Малой, которому только-только исполнилось два года, с маминой помощью разворачивал подарки.
Вино жило своей жизнью. Оно, во-первых, кисло пахло, и Каролина решила, что никогда в жизни не будет пить эту гадость. Во-вторых, от стенок фужера на тонкой фигурной ножке то и дело отлеплялись редкие пузырьки и поднимались вверх то прямо, то по странной траектории. Вино искрилось и дышало в лучах солнца…
- Все подарки откроют без тебя, - сказал Каролине невидимый кто-то, и она, ужаснувшись, сорвалась с места, опрокинула бокал неловким движением руки, но даже не заметила этого впопыхах. Прибежала в соседнюю комнату, кинулась сразу к матери, чтобы быть поближе к красивым сверткам, которых осталось уже очень мало, получила ласкающее прикосновение тонко пахнущей духами руки. На одном из пальцев ало блеснул вправленный в золото рубин.
На какое-то время Каро перестала понимать, что перед ней: дорога, залитая солнцем, или бокал с вином. А может быть, мамин перстень, сквозь который смотрят они все втроём. Но ледок похрустывал под ногами, и санки Малого противно скрипели на асфальте – дорога, значит. И непривычное солнце, искажающее своим светом всё вокруг.
Каро остановилась, чтобы поправить перевернувшиеся салазки. На негодующий взгляд Малого скорчила смешную рожицу и отошла от санок. Сама не любила, когда лезли в её дела. Тем более, когда была не в настроении, как младший сейчас.
Проспект всех Светлых. Конечно, Каро не знала, что он так называется. Но как бы он не назывался, здесь было бы всё так же пустынно и страшно. И маленький человечек неизменно становился бы всё меньше и меньше с каждой минутой под взглядами Светлых и боялся бы быть раздавленным мраморной ногой, если бы бессмертные великаны вздумали вдруг размять свои каменные мышцы. Так ведь и давили когда-то целые страны, целые кучи жалких букашек… Когда-то. Теперь же, наверное, можно даже подойти к подножию любого из них, потрогать, плюнуть – и ничего не случится. Да вот только даже поверженные, эти истуканы внушали страх – строго смотрел снизу вверх впечатанный в асфальт глаз в сетке резких морщин – кусок лица упавшей статуи. Как на провинившегося смотрел, словно в угол хотел отправить.
А вот и этот, ненавистный. Стоит, как и все тут, ревёт опять что-то, только уже беззвучно. Кричал когда-то страшные слова с экрана: "бейте", "убивайте", "смерть", "враги". Розовощёкий был тогда, с ужасным красным ртом и огромными зубищами. Блестел своими жуткими глазами. Каролине думала когда-то, что страшнее чудовища не бывает. Она не понимала, зачем нужно убивать каких-то северян, которых она и в глаза-то никогда не видела, которые ей лично ничего плохого не сделали. Девочке казалось только, что если она задержится на секунду у экрана, то этот страшный вылезет оттуда и сожрёт её своим красным, обросшим волосами ртом.
И вот, стоит теперь, белый, как мел, и ничегошеньки сделать не может. Каролина захотела подбежать к статуе, пнуть её посильнее, испачкать чем-нибудь – отомстить за все свои страхи. И бросилась уж было бежать, но отпрянула назад хватая за руку Малого, кинулась с криком за спину Никаполя.
Не заметила тел, замёрзших у ног Светлых, не ждала подвоха от этих бесформенных груд.
Страшно, страшно. Вдруг выпрыгнет, схватит… Помощи просит… и всё равно страшно. Никки сильный, он защитит, он смелый. У него меч.
Страшно. И любопытно всё же, ой как любопытно…
Крепко ухватившись за плащ старшего, Каро выглянула из-за плеча брата, ища глазами того, кто просил помочь.