Девочка стояла и, задрав голову, смотрела вверх. На радужную точку, летящую в бледном небе, купающуюся в ослепительно-холодном свете. Шаровая радуга. Если есть шаровая молния, то почему бы не быть и радуге? Девочка стояла, открыв рот от удивления и восторга и из соображений удобства тоже. Время от времени она смыкала пересохшие губки и сухо сглатывала, а потом продолжала смотреть удивлённо и жадно, словно стараясь на всю жизнь запомнить удивительное зрелище.
Летит что-то разноцветное по небу, искрится, переливается. А хорошо бы так же вот… И она тянется лбом к небу, откидывает волосы, треплющиеся на ветру, с лица, обтирает мордашку мягкой ладошкой. Фу, в рот лезут.
Девочка отвлеклась на мгновение, чтобы заправить прядь волос за ухо, и только теперь заметила, что братья уже ушли далеко вперёд.
- Эй! Эй-эй!
Она побежала за мальчиками, пытаясь одновременно смотреть и на них, и на небо. А как только догнала, поняла, что вверху что-то поменялось. Не летела больше эта точка вдоль неба, а опускалась всё ниже и ниже. Да и точкой она не была больше, а птичкой с большими разноцветными крыльями. Вот здорово! Девочка чуть было не захлопала в ладоши.
Но это была и не птица. И не летела она вниз, а падала. Падать больно, девочка это знала. А с неба упасть, поди, не то, что со стула. «Нет! Нет! – хотела сказать девочка, - Лети! Что ты, махай крылышками!» Крикнуть хотела громко, мол, глупый ты, махай, больно падать будет…
Не успела. Вздрогнула только от разнёсшегося по миру хруста ломающегося тела и зажала ладошками рот, округлила широко враз заблестевшие слезами глаза. Застыла вместе с братьями, постигая величие смерти. Постигая, но не умея постигнуть. Никто этот человек-птица для неё. Жалко его, но не оставит его смерть страдания в детской душе. Потому что никто он. Не друг, не брат, не питомец даже, к которому привыкнуть успеваешь за несколько лет. Но сейчас девочке было жалко человека-птицу, красоты его жаль. Жалела она, что теперь останется он лежать здесь, проткнутый весь, и не сможет больше летать, радоваться не сможет, и они на него больше никогда не посмотрят.
А если помочь ему встать? Снять с железок… Полетит он тогда? Ведь плохо ему так лежать, плохо не вставать с места…
Слёзки вытекли на щёки, побежали вниз крупные, блестящие.
- Никки! Подожди, Никки! – захлёбываясь, крикнула Каролина, порываясь бежать следом за старшим, помочь ему, утешить мёртвого, но и Малого оставить одного она не могла. Осталась с ним всё-таки, обняла за плечики.
А крылатый улыбался. Не сразу Каролина это разглядела. А как разглядела, удивилась очень, нахмурилась. Значит, не страшно ему будет лежать здесь всегда? Ведь если улыбаются – хорошо, значит. Может быть, удобно ему. Может быть, когда-нибудь он согреется на солнышке.
И тогда девочка тоже улыбнулась, и вытерла кулаком мокрое лицо, прижимая другой рукой к себе братишку, не плачь, мол. Утёрла ему сопли, как могла, кончиком шали. И Никки уже вернулся. Осторожно взяла Каролина голубое пёрышко из его рук, рассмотрела внимательно разноцветные искорки, бегающие по голубым волокнам. Каждая крохотная искра была похожа на большого крылатого, когда он ещё точкой летел по голубому небу и сам сверкал, и переливался радугой.
- Спасибо, - сказала девочка старшему, подняв на него глаза. – Спасибо! – звонко крикнула она, обернувшись к человеку-птице, и помахав ему голубым пёрышком.
А братишка снова о маме начал… Плохо без мамы, даже плакать снова хочется. А вдруг человек-птица когда-нибудь и правда по маме скучать начнёт, совсем, как они сейчас? И мама его – по нему, а он встать не может… Но сумеют разве они оживить его сами? Это папа с мамой смогут, они ведь умные, они всегда знают, что делать нужно.
- Мы маму с папой найдём и тогда вернёмся сюда, приведём их, правда, Никки? Тогда крылатика поднимем, Малой, вот тогда точно оживим его! Ты ещё маленький совсем, ты не сможешь ещё, а папа и мама помогут, они всё на свете умеют!
Девочка засмеялась счастливо, вдохновлённая надеждой, но заметила, что старший не просто молчит, что больно ему отчего-то. Притихла она сразу, посмотрела на брата, не умея его понять, но желая разделить его печаль. Если что-то тяжёлое вместе нести, если тяжесть пополам поделить, то легче станет. Это Каролина тоже уже знала. Не знала только, как забрать у Никки половину его страданий. Это ведь не пакет с покупками, не ведро с водой. Поэтому девочка просто вложила свою ручку в ладонь брата, сжимая другой пёрышко-билетик, чтобы идти вперёд, к папе и маме.