- Кто я? – незнакомец чуть подался вперёд, по наитию повторив движение Кейси – читались в нём и наигранная, чуть надменная заинтересованность, и желание аккуратно и ненавязчиво вести парня за собой.
- Серьёзно? Это тот самый вопрос, который больше всего тебя беспокоит, раз ты задал его самым первым?
Голос был грубым и шершавым, точно наждачка. Сухим и сыпучим, неприятным сам по себе, но хозяин его точно знал, как придать этой уродливой занозливой деревяшке обтекаемую приятную форму. Этот человек умел и любил говорить, знал, что своим вороньим клёкотом он точно сумеет завлечь собеседника.
Спокойно и обстоятельно, он выговаривал Саммерсу так, словно приходился ему старым, малость вредным и вечно знающим, как на самом деле нужно делать дела, дядюшкой откуда-то из сельской глубинки. Лицом же он был интересен: простая, мутная кровь замешала в себе грязь и мазут очень сложной жизни – и из всей этой душной, горючей смеси вылеплен был этот персонаж. Смоляной клочок чертополоха на подбородке ещё больше обращал сухое вытянутое лицо в заброшенный скульптором шедевр на грани, где пересекаются тосканская готика и поздний мезолит. Глаза спрятались за тяжёлыми надбровными дугами, похожими на сколы грубых каменных плит; вместо бровей – точно слабая поросль сорной травы сквозь трещины. Знаете, это был тот самый тип, что обитает на своей заброшенной, никому уже кроме него не нужной ферме, ревностно, точно сам Пётр, стерегущий своё лоно Авраамово – пару худющих больных коров. У такого, как говорят, обязательно есть крыльцо, под которым спит дурная псина, готовая отгрызть яйца любому недоумку, а в чулане стоит всегда заряженный дробовик двенадцатого калибра. И вся чёртова округа знает, что если их бейсбольный мяч залетит на его территорию, они его никогда больше не увидят.
«Дядюшка» придвинул свой табурет поближе, по-отечески осклабился, приняв мирную, но вместе с тем «тяжёлую» позу – плечи сгорблены, шея вытянута в сторону Саммерса, руки возложены на широко расставленные колени, ладони мирно свисают между ног; поза сонной уставшей горгульи, которой для полноты картины набросили на крылья видавшее виды, похожее на гранитную могильную плиту пальто.
- Вот смотри, как получается, - всё ещё мягко и участливо повествовал он, - есть один парниша, что блуждал, как муха по карте, по Америке вместе со своей семьёй – ну, ты знаешь, как оно бывает, отец весь в делах, а частный бизнес вынуждает всё время жить на чемоданах. Парнишка этот мало чего знал о жизни, было ему тогда чуть меньше пятнадцати или около того, из увлечений – бейсбол да рыбалка, что взять с деревни, ха? А вот представления наш дружок очень любил. Особенно те, что под куполом цирка… Ты кофеёк-то свой бери, не бойся, зря делал, что ли? И вот попал этот паренёк на шоу очень знаменитого тогда… ах ты, дьявол, никак не могу название запомнить, погоди…
Горгулья встрепенулась и полезла в карман своего тяжёлого пальто, порылась там – что-то в глубине его перезвякивалось, чуткий до резких звуков слух дорисовал Саммерсу картину мелких монет, пересыпанных вместе с патронами не самого скромного калибра – и выложила на столик потрёпанный серый билетик, грубо оторванный от общей ленты явно не автоматом, но человеческой рукой.
Ажурная потускневшая алая лента оплетала монументально-кричащие слова, почти рассыпавшиеся от влияния времени, точно храмовые колонны. «Всемирно Известный Цирк Маэстро Дона Нельсона» всё-таки можно было различить в течении полустёртых чернил. Под истлевшим сводом была изображена едва различимая теперь картинка, вся в крапинах и разводах: дрессировщик в смешных шароварах, высоких сапогах, цилиндре и цветастом пиджаке стоит с большим обручем в руке, перед ним – на цирковом барабане приготовилась к прыжку большая чёрная кошка…
- Об этом мальце я знаю много интересных историй. Это только самый-самый зачин. Но не стану просто так тревожить воздух, если ты, дружок, не задашь правильный вопрос.
Он приподнял голову, и Кейси увидел наконец его глаза – или же то, чем они могли называться.
Две тускло блестящих в нездешнем свете монетки ромбовидной формы, буквально впаянные в глазницы черепа; грубые и затёртые, как и он весь – ничто не могло точно дать понять, что это могла быть за валюта, из каких времён, какой ценности, ведь поверх прежней мудрёной символики и сложной геометрической вязи были вырезаны кресты-стигмы. Всё это приносило в голову ровно одну очевидную ассоциацию: старинную традицию сплавлять покойных в мир иной с медью на глазах, чтобы тем было, чем расплатиться с извозчиком в чёрных одеждах. Только в случае этого конкретного покойника добрые люди решили проблему наверняка – даже при сильной тряске и на крутых изгибах вечной призрачной реки этот усопший свои деньги за проезд потерять точно не сможет.