Близко ли, далёко… Низко ли высоко… а стояли посредь Стольного царские палаты, изукрашенные златом да серебром. И страдал посредь них государь Грознославич.
Развалясь на резном троне, кормил он наливными финиками заморского зверя – monkey, одетого в парчовый кафтан, и чудился царю в морде звериной светлый лик его ненаглядной доченьки.
- Шалунья-то какая, капризушка… - бормотал царь. – А молода-то ведь, молода-то… А ну свёл кто со двора, да надругался… До-о-очка… - Грознославич не выдержал и уткнувшись в расписной рукав своего кафтана, зарыдал. Задрожали плечи широкие, затряслась голова кудрявая.
Царь-то он был славный, грозный, да храбрый. И не стар вовсе, хоть ещё раз под венец собирайся. Да подкосила печаль проклятая – Василисушка, отрада единственная, уж две недели как пропала. Выслали за ней славного богатыря Бородыню, да от него ни весточки. То ли с наградой прогадали (выдать за богатыря Василисушку), то ли беда какая приключилася. Впрочем, быстро такие дела не делаются, да царь сдал шибко: осунулся весь, тени под глазами залегли – мается осиротевший отец.
Забеспокоились бояре, стали советовать царю, чтобы кто за молодильным яблочком для него смотался. Грознославичу-то уже всё равно, да больно надоели все с советами, ну и вызвал он к себе славную богатыршу Федору.
Ранним утром, пока бледный месяц ещё висит в светлеющем небе, у ворот Федору встретил царский дурак в длиннющих рукавах и шапке с бубенцами.
- Здравствуй, девица, к нам ли в светлицу? Царь занемог – не хочет пирог, не просит борщей, не ест калачей. Ему бы подняться, в дорогу собраться, да где там – страдает, дочь видеть желает! – Шут всплеснул руками. – За царскою дочкой, за синим цветочком, ушёл Бородыня – не видно поныне, - вещал шут, ведя богатыршу по палатам. – С тебя нам нужно другое – спелое, наливное, румяное, багряное… Что такое? – клоун подмигнул Федоре и пинком распахнул двери, за которыми рыдал Грознославич.
- Туру-туру-туру-ру, просыпайся поутру! К царю идёт, радость несёт Федора Солнцевна, - отчествовал богатыршу клоун и, взмахнув рукавами, уселся на пол у царских ног.
Грознославич поднял замутнённые горем очи на девицу.