Каждая косточка ломит и болит, тупыми позывами разносясь по телу. Эта боль не такая, какую можно испытать и забыть. В ней многовековые муки, забытые временем и заглушенные вечностью. И пошевелиться не так просто, как кажется. Тело забрали, украли движения, высосали силы, которые текли по венам.
Сердце бьется осторожно, медленно, неохотно. У него был длительный перерыв, от которого совсем не хочется отходить. Неустанный орган делает стук, затем второй, а потом замирает, пугающей тишиной разносясь внутри. И Нечто понимает, что так нельзя, что это неправильно. Но не успевает испугаться – словно в насмешку, сердце делает еще несколько ударов, чтобы замереть опять.
Эта странная борьба не прекращается и от нее может отвлечь только покачивание из стороны в сторону тела, превратившегося в мешок с костями. Громкий грохот и стук кажется привычным. А твердая поверхность, на которой покоится тело – ледяной.
Пузатый, глазастый автобус когда-то был определенно желтый. Остатки яркой, жизнерадостной краски еще можно различить в некоторых местах обшивки. Все другое же пространство заполнила черная гарь, копоть и ржавчина, немилосердно изуродовав машину.
Колес и вовсе нет, на их местах деревянные палки острыми краями втыкающиеся в воздух. Стекла потресканные, мутные и заляпанные черными слюнями. В некоторых местах их и вовсе нет, зато прорехи любовно заклеены темно-красной липкой лентой, которая хорошо сочетается с желтыми остатками краски.
Внутренности машины выглядят еще более печально. Некогда зеленая дорожка между рядами сидений теперь покрыта добротным слоем пыли. Поручни, проходящие вдоль автобуса, превратились в ржавые конструкции, с которых свисают длинные пласты паутины, покачивающейся в такт движению. Стены заклеены желтыми, выцветшими газетами. Обивка сидений разорвана и выпотрошена. Куски поролона то и дело попадаются на глаз. В самом конце средства передвижения двойной ряд кресел смачно обкусан, создавая впечатление, что тут побывал автобусоедный динозавр.
Одна дверь вначале закрыта, а между ручек вставлена крепкая деревяшка из невероятно белой, режущей глаза своим цветом, коры. Место водителя вакантно. Руль спокойно висит в одном положении, как и педали, намекая на то, что автобус, по всем законам механики, должен стоять на месте.
Но он не стоит. Он несется на всех скоростях, подрагивая и встряхиваясь. Несется так, как может нестись машина по скалистой, каменной местности, виляя между холмов. Но за окнами совершенно иная картинка – темные облака, отяжелевшие, ртутные, висящие над и под автобусом. Убогая серость, смешанная с живой темнотой. В довершение ко всему по стеклам хлещет дождь. Густой, резкий и порывистый. Его капли напоминают застоявшееся молоко.
На четырех передних сидениях расположились Люди. У окна, прямо за местом водителя, сипло дремлет и клюет носом совсем юная девочка. Шапка ее русых волос со светлыми прядями в избытке припорошена пылью. Руки сложены на коленях, как у послушной ученицы.
Рядом с ней сидит привлекательный мужчина, развалившись на сидении так, словно это царский трон. Его голова откинута назад, рот полуоткрыт. Одна рука свисает с кресла, занимая часть прохода, а вторая спокойно и правильно лежит на колене девушки.
На соседнем месте, близком к проходу, свернувшись и поджав под себя ноги, умещается одинокий парень. Почему одинокий? Это сказал бы любой, кто смог бы на него посмотреть. Впечатление потерянного ребенка, заброшенного и забытого родителями. Его руки обнимают колени, ноги прижаты к груди. Вдоль конечностей проходят желтоватые бинты, хорошо сочетающиеся своей ржавчиной с поручнями над его головой.
Рядом с ним полулежит молодой юноша, прислонившись лбом к холодному стеклу. С его головы осторожно, медленно и неуверенно стекает маленькая, тоненькая капля крови. Руки, вцепившиеся в колени, обильно покрыты черной жидкостью.