Терри так и замер с не до конца снятой кедой. Это могло показаться забавным — мальчик в широких штанах с пятнами грязи, который балансировал на одном носке в жёлто-чёрную клетку с протёртой пяткой — не будь настолько оглушительно страшно.
В его теории — её можно было назвать теорией великих трагедий — действие разворачивалось со степенностью древнеримских амфитеатров. Сначала на сцену поднимается Калигула, являя друзьям обнажённую Цезонию. Потом следует монолог самой Цезонии, потом театральный симпосий идёт своим чередом, зрители выходят в антракт (интересно, был ли антракт в античных театрах?)… Сценическое время неторопливо, оно подсовывает стоп-кадр в момент особого драматизма и пропускает все скучные бытописания. Скучные бытописания — это ужасно. Некоторое время назад Терри пытался прочесть «Маленькую жизнь» про четверых нью-йоркских геев и быстро пришёл к выводу, что проще самому стать геем и переехать в Новый Амстердам, чем читать об этом в литературе.
Итак, сценическое время неторопливо — а реальное время безжалостно. Оно повинуется не задумке сценариста, а массе случайностей, которую даже вампир неспособен предвидеть.
Терри, конечно, совсем не хотел, чтобы женщина умирала. Неплохо представляя себе рельеф внизу, он рассчитывал прыгнуть почти одновременно с ней, приняв на себя удар, если потребуется. Всё же, десятки ребят прыгали отсюда каждый день, но именно сегодня скала похоронила мать следом за дочерью с интервалом всего лишь в несколько часов. Между двумя сериями любимого телемагазина порой проходит меньше. Вот уж поистине — время безжалостно.
Мальчик с лицом ангела, ставший свидетелем душераздирающего самоубийства, размышлял о древнеримском театре и причудах хронометра. Время безжалостно — но ещё менее человечны вампиры, более неспособные ассоциировать себя с людьми. Юваль Харари не так давно написал книгу, где объяснял, почему homo sapiens предпочли уничтожить неандертальцев, а не скрещиваться с ними. Ответ — отсутствие ассоциаций. Отсутствие ассоциаций убивает эмпатию, а эмоциональный ноль обращает даже близких, даже членов семьи в зловещую долину Масахиро Мори. Что уж говорить о случайной женщине, которая не успела даже рассказать о своей беде, оступившись?
Просто слёзы под дождём.
Терри Клейтон нагнулся и надел кеду обратно на носок с протёртой пяткой. Потом нашарил в лунном полумраке второй «эйр-джордан». Перед его глазами проплыли пятьдесят лет. Он видел десяток войн и сотню трагедий, а безутешная мать на дне моря увидела лишь одну. Она была ещё совсем ребёнком в сравнении с Терри Клейтоном в толстовке-балахоне, где по карманам потерялись фломастер и ключ от дешёвого апарта за кэш. Его слегка трясло. Будь его тело живым, в сумбурном коктейле эмоций Терри ощущал бы возбуждение и тоску. Может быть, даже почувствовал бы эрекцию от свершившегося акта власти над здравым смыслом и рациональным состраданием.
Но Терри Клейтон, красивый как молодая луна, чувствовал только жажду.
Сунув руки в карманы, вампир повернулся и пропал в ночи.