Кто-то другой насладился бы подольше нежной свежестью сатиновых простыней, морским воздухом, которым теперь можно было дышать вволю, покоем и передышкой от боли, но, увы, Саймон был не таков.
Он осторожно поднялся, прислушиваясь к ощущениям в теле, замер, пережидая боль и выбрался из кровати, чтобы прояснить, где он и что происходит.
Двустворчатые темные двери вели в просторную и удобную ванную комнату с большим витражным окном. Ему захотелось умыться и почистить зубы и, разумеется, все необходимое для этого нашлось. Старинное зеркало с красивой патиной беспощадно отразило его пугающую бледность, пожалуй, он выглядел именно так, как в кино изображают сбежавших из реанимации. Саймон отметил, что тонкая полоска прозрачного пластыря стягивает самый заметный и, не успевший пока закрыться, порез под левой бровью.
С раздражением Ковальски подумал, что получи он лишнюю гемотрансфузию в больнице, восстановился бы быстрее, но... Найдена в Оак-Вью сегодня утром. Ковальски аж передернуло – его самого сейчас возили именно туда. В спешке был смысл.
В его ситуации было грех жаловаться, в целом-то его неплохо починили. Там, где вошла и вышла шпага, теперь залеплено каким-то перевязочным материалом, и даже скверный порез от лезвия поперек правой ладони был подшит и перевязан. Он расстегнул пижаму (в ней он тут очнулся, и она вполне гармонировала со стилем дома), и заметил, что ушиб на плече, том самом, которым он выбил окно с рамой, уже расцветает роскошным кровоподтеком, в теле слуги такие процессы разворачивались быстрее.
Саймон вернулся в комнату и дотащился до окна. Он был почти удивлен, увидев там привычное ветреное побережье Атлантики. Несмотря на то, что интерьер увиденной части дома был полон деталей, и представлял собой изобильный итальянский (наверное) стиль, ничего здесь не казалось бутафорским, сделанным напоказ, наоборот, казалось будто гигантская рука подняла обжитую фамильную виллу со всей резьбой, лепниной, щедрыми драпировками, бронзовыми дверными ручками, керамической мозаикой в ванной комнате, подняла откуда-то с берегов Адриатики, перенесла через океан, и приземлила здесь, в Санта-Барбаре.
Клетка выглядела золотой, но Саймон не мог не проверить границы своей свободы.
Пробуя открыть единственную дверь ведущую из спальни, он искренне не знал, чего ожидать. Высокая дверь гладко отворилась, и он оказался в широком коридоре, стиль которого являлся органичным продолжением комнаты. Саймон успел пройти совсем немного, одной рукой вынужденный придерживаться за стену, когда на него буквально выпрыгнула невысокая черноглазая женщина в самой настоящей униформе горничной – черном платье, переднике с белыми оборками и таком же белоснежном чепце в пышных волосах. Она затараторила по-итальянски, и, учитывая скорость речи, успела выдать немалый обьем информации, прежде, чем встретилась глазами с Саймоном, который, застыв неподвижно как рептилия, прохладно разглядывал ее, не понимая, разумеется, ни слова. Она вздохнула и перешла на скупой английский, поясняя жестами:
– Возвращайтесь в постель. Вам еще рано вставать.
– Я искал свой телефон. Два телефона. Вы не знаете, где могут быть мои вещи?
– No signore.
Саймон решил вернуться, признав ее правоту.
Чудесный матрас и взбитая перина манили прилечь, в то время как пейнкиллеры, которых ему наверняка щедро вкачали после операции, стремительно утрачивали свой эффект.
Для быстрого восстановления стоило поесть, несмотря на то, что его все еще мутило. Но может быть, теперь этот дискомфорт от голода? Он решил дать обеду шанс, и не прогадал. Еда была прекрасно приготовлена, кроме того, начав есть, Саймон осознал, что смертельно голоден.