— Нет, — Ловен едва заметно улыбнулась. — Там всего лишь холодно.
И они пошли.
В начале русской зимы, крепкой и суровой, земля вымирает, зато преображается небо. С севера, из самой тундры, летят на юг белолобые гуси, казарки и кулики. Из хвойных лесов поднимаются иволги, утки и журавли. Взмывают остро-быстрые ласточки. Среди клиньев перелётных птиц есть и лебеди, однако не все они улетают на азиатские зимовья. Нежные шипуны, узнаваемые благодаря гибким, выгнутым знаком вопроса шеям, поднимаются в небо. Зато остаются их собратья, похожие на изящных гусей лебеди-кликуны.
Летний сад протянулся между оранжевыми бастионами Инженерного замка, где был убит отец царствующего императора, и простором Марсова поля, где воздел копьё бронзовый бог. Окружённый застывшими в предзимнем оцепенении каналами, сад шелестел и полнился ковром опавших листьев. Его хитроумно подогретые пруды остались будто бы окнами в ушедшее лето. В тёмно-зелёной воде скользили силуэты белых птиц, огибая бельведеры и ажурные мостки, переброшенные над водой между аллеями и увитыми плющом французскими коридорами. Белоснежные античные статуи чередовались со строго разбитыми эспланадами и аллеями. В жару их великолепное многоцветье поражало умы гостей со всех концов света, однако ноябрь оставил Летнему саду лишь чёрное и белое.
Седой привратник покосился на чернильные узоры на лице Олеандр, но предпочёл промолчать. На турчанку всегда оборачивались, стоило ей показаться среди людей. Она отлично знала об этом — тем и были, по-видимости, вызваны её колебания. Волей или неволей Олеандр вынуждена была ежечасно отмечать глаза детей в матросках под меховыми шубками, хмурые взгляды горничных, гневные лица пожилых дам и возмущённо-обожающие взоры юных девушек, а порой и их кавалеров. Природная жестокость, впитавшаяся в убийцу как вторая кожа, отталкивала комментаторов. Бесшумный пузырь пустоты плыл перед нею, расшвыривая неугодных с дороги, но за спиной она всегда слышала шепотки. В этом смысле Летний сад оказался намного более комфортным местом. Облетевшие деревья уже не создавали тени, однако на аллеях было по большей части пустынно и тихо. Редкие гуляющие, преимущественно светские особы и совершающие моцион чиновники, были увлечены беседами. Взяв одну из свободных лодок, Ловен и Олеандр позволили той неспешно дрейфовать в тёплой воде. Едва заметный пар, поднимающийся над нею, напоминал о вчерашних банях. То было страшное, склизко-мерзкое воспоминание. Пар, плоть, Аджиев…
О чём на самом деле думала Олеандр, когда видела смерть так близко? Никто не знал, а если бы узнал, то не отличил бы ложь от правды. Путь убийц — это путь одиночества.
Тут Ловен, как будто уловив опустившуюся на лодку меланхолию, легонько толкнула Олеандр коленом в колено и усмехнулась. Из-за отворота меховой накидки она выудила фляжку чёрного стекла. В морозном воздухе явственно расплылся аромат крепкого португальского вина. Олеандр вспомнилось, о чём говорили в тайной ложе: сыскной агент Ловен всегда пьёт, сыскной агент Ловен ненавидит весь мир.
— Вы видели чудовище прошлой ночью.
Ловен запрокинула голову и прижала фляжку к губам. Олеандр могла бы убить её одним ударом. Разбить костяшками трахею. Переломить ток кислорода ребром жесткой ладони. Стеклянный глаз Ловен смотрел в небо, однако живой ехидно остановился на лице ассасинки.
— Видели чудовище, — повторила Ловен. — И убили его. Там, куда вчера увезли девочку. Правильно?