Свет упал на окровавленную плитку. Потёртый ковёр, уложенный среди прохода для тишины и пущего коленкору, скрывал шаги Олеандр, но не гулкое эхо подкованных сапог от рассыпавшихся вдоль стен братьев-каменщиков. Тайная ложа двинулась в бой. Как омерзительное напоминание о судьбе ливрейного, потроха обвисли под потолком как гирлянды. Жёлтые проблески фонарей выхватывали из сумрака то неровно оштукатуренные стены, то перевёрнутое ведро, то рассыпаный ворох, бывший когда-то веником. А вскоре… вскоре Олеандр увидела первого из посетителей.
Зрение, дарованное ей мастером-каменщиком, с беспощадной ясностью заставило её взглянуть в размазанную по полу тошнотворную пасту — то, что некогда было мужским телом. Обнажённая грудь с колечками тёмных волосьев окрест сосков переходила не в живот, а в расплесканную будто вязкая сметана розово-белую мазь. Позвоночник растянулся на несколько дюжин шагов, переплетаясь с ворсом ковра. Вдали продолжались ноги, вырванные из положенных им мест и располосованные на узкие ленты. Пуще прочего ужасало лицо. Несчастное лицо с наполовину выдранным скальпом, чей рот растворился на ширину локтя в мучительном вопле. Зубы и челюсти треснули от напряжения, разорвав губы. В наставшей тишине пульсировал нечеловеческий крик — он давно отзвучал, теперь вернуть его могло лишь воображение. В то же время, крик навсегда поселился в этом месте.
— Дево Владычице Богородице, Бога словом рождённая… — подвывая, бормотал кто-то позади.
— Т-тихо там, — слабо булькнул Воробьёв.
— …как несть благолепно ниже достойно мне, тако всеблудному, образ чистый Тебе… храни да оборони…
— Т-тихо, нечисть! — судя по голосу, Воробьёв готовился грохнуться в обморок.
— Храни да оборони…
Трость графа отмела костяной пунктир с пути. Дальше, дальше. Вперёд.
Из темноты возникла арка, увенчанная жжёной от руки доской, на которой значилось: «Водяной залъ». К левой опоре привалилась толстая женщина, распластанная по камню с нечеловечею злобой. Покатые плечи сально влились в стену. Мокрые волосы спадали с шеи, но голова отсутствовала — по те самые плечи несчастная вросла в камень, а её тело было порвано надвое. Левая часть всё ещё стояла, и пышная грудь струилась по животу как кисель. Правая часть… правая часть… правая часть!!!
— А-а-а-а-а-а-а! — заверещал один из учеников.
С диким грохотом бахнул мушкет. Звук отвесил чутким ушам Олеандр оплеуху. Послушник целился не в женщину, а в створ арки. Туда, где прежде был фигурный бассейн в форме неровного овала. Туда, где греческие чаши на постаментах некогда дымились парной водой. Туда, где вторая часть тела была практически поглощена буро-красной массой. Теперь всё ложе бассейна бурлило и колебалось, пережёвывая заживо кости и силуэты. В пузырях желудков плыла рука с изломанными пальцами. Из водяной трубы сочился гной. На его поверхности временами появлялись и пропадали глаза на ниточках нервов. Нечто огромное и бесформенное заполонило бассейн в просторной зале, и в самой центре этого нароста высилось страшное костяное дерево. Берцовые и локтевые кости, маленькие фаланги, стреловидные рёбра да позвоночные столбы поднимались на сажень в высоту на манер невыносимо уродливой пальмы. С них разлаписто свисали полотнища из сизо-синих внутренних тканей: скользких да мокрых. Со всех сторон к бассейну стекались перевитые жгуты кишок, проталкивая дальше и дальше непереваренные части мертвецов. Здесь и там на мокрой плитке были разбросаны комья, которые не получалось больше назвать телами. Чудовищная масса содрогалась и чавкала, а в центре диаболического ансамбля Олеандр и граф увидели вахмистра!
Мучение запечатлелось на его лице, но кричать Аджиев уже не мог. Язык первого стража, вытянутый от губ до пят в длинную окровавленную пряжу, сплёлся с багровым вздутием на поверхности «бассейна». Трясясь в немой агонии, Аджиев изгибался так, как невозможно вообразить. Вылезшие из орбит глаза свидетельствовали о запредельной боли, которую испытывал перевариваемый заживо черкес.
Пуля с хлюпаньем проделала прореху в глинистом мясе, а та немедленно затянулась свежей розовой плёнкой. Дерево затряслось и защёлкало, раскручивая неожиданно длинные ветви. Они оканчивались иглами полуобглоданных костей. Потроха на полу напряглись, напружинились… и вросшая в арку женщина неожиданно махнула рукой: её красная рука без кожи метила аккурат в лицо незадачливого снайпера!
Голые подобия людей, уже лишённые кто головы, кто конечности, затряслись на полу в такт конвульсиям «бассейна». Они поднимались. Поднимались как театральные марионетки.