В голове взорвался фонтан боли. Страдания принадлежали не графу, однако Каменский осознал это с мучительной задержкой. Воющая, звериная, разрушившая до основания личность испытавшего её, боль пульсировала повсюду за дверями. Граф не чувствовал ясного сердца вахмистра: только стену из огня в сознании. Словно не вестибюль ждал их по ту сторону, а страшный чертог Преисподней.
Так и оказалось.
— Богородица милосердная! — сдавленно ахнул кто-то впереди.
Жёлтые фонари теснились в проходе, освещая неоформленно-чёрные силуэты плеч и шляп. Тот, кто вошёл первым, и воскликнул в суеверном ужасе. Граф как наяву ощущал, как рушится упорядоченный строй мыслей в сознании телохранителей, по которому он всегда мог отличить посвящённого от случайного человека. Три благородные истины франкмасонов не выдерживали увиденного. И вскоре граф понял, почему.
Он властно ступил в вестибюль и увидел лицо банного придверника, смотревшее со стены. Кровь заливала выпученные глаза, стекала по намокшим усам и тягуче сочилась к подбородку. Черепа не было. Расколотые кости, окружившие лоб, сделались терновым венцом для ужасного распятия. Ниже распласталось по стене вывернутое наизнанку тело в лохмотьях парадной ливреи. Оно буквально приросло к мрамору. Кровяные сосуды более не были заключены вовнутрь — напротив, щедрой паутиной они брызгнули наружу, превратив разорванного в клочья лакея в огромную кляксу. Переломанные руки и ноги торчали в стороны, показывая белые обломки костей и обвисшие лоскуты грязно-бурой кожи. На тонком сухожилии висела мошонка — багровый комок, зацепившийся за рваное нательное бельё. Артерии оплетали мертвеца, а синюшные петли кишечника тянулись вдаль по длинному коридору.
В неверном жёлтом свете граф понял, что эта масса, это богомерзкое творение… всё ещё шевелится. Сотрясаются сломанные руки. Вздрагивает ковёр капилляров на некогда светлом мраморе. Потроха проталкивают вглубь здания нечто тошнотворное. Оно шевелилось, несмотря на отсутствие рёбер и сердца. Оно шевелилось, несмотря на вдавленный в мрамор позвоночик. Оно шевелилось, вращая багровыми от крови глазами. Оно шевелилось, несмотря на пулевое отверстие точно в центре лба. Вахмистр, вошедший первым, должно быть выстрелил от ужаса.
Дымящийся английский пистолет Аджиева лежал на мраморе. Его хозяина нигде не было, однако в глубину банного коридора от дверей тянулся широкий буро-красный след. Конторка по правую руку была расколота надвое, вешалка для шуб и пальто была опрокинута, одежда посетителей тут и там лежала на плитке. Влажный пар, приходивший из глубины коридора, нес ароматы ромашки, шафрана и гнили.
Один из помощников Каменского бросился на улицу, где раздался его утробный хрип.