поздняя осень 1825 г.,
Петербург
«Запутанность градусов и степеней масонства иногда вводила в заблуждение самих вольных каменщиков. Чем больше мирской суеты приходило в некогда строгие собрания, тем вычурнее становились ранги. Но закон природы гласит: всё правильное — просто. Существуют лишь две подлинные степени: ученик и подмастерье. И старый мастер — архитектор Хирам Авифф».
— Старые Тексты
Олеандр известен за розовые цветы. Этот кустарник высотою в человеческий рост или половину сверху неказист, но среди колючих пейзажей Передней Азии кажется прекрасным. Он растёт на сухой земле далёкого Закавказья и на жарких африканских берегах, в пустынях Золотого Рога… рос он и возле жёлтых от времени стен древнего города Эрзурум.
Олеандр тоже выросла там. Среди турков-мусульман, армян-христиан, авраамитов-греков, евреев-сефардов и византийской жестокости. Выросла в мире, где наказанием за открытое лицо были камни и палки, где мужчины и Аллах имели всё, а бедняки — ничего. Слабые покорялись заведённому порядку вещей, а невезучие умирали. Только в персидских сказках герой-одиночка сражал султана, обманывал визиря, переигрывал купца и помогал бродячему дервишу. В жизни всё обстояло не так, и с этим, казалось, смирились все в её окружении. Учителя в медресе, мулла в мечети, мухтар в богатом доме.
Так думали даже родители, выгоняя её на улицу. Девочка, носившая тогда другое имя, отправилась к курдам в пустыню, а те украсили её лицо синими линиями. Родители сочли её позором. Девочка в мужском платье, девочка со знаками иблиса на лице — создание порока! В тринадцать лет её нож взял первую жизнь, когда Аллах отвернулся от жадного старика на базаре. Потом Аллах отвернулся от упитанного верблюда, пошедшего за славную цену. За следующие годы Олеандр поняла, что Аллах в принципе довольно близорук и не следит за многими из своих запретов. Закурить табак? Открыть лицо? Возлечь с мужчиной до брака? С женщиной? Не заводить ребёнка, не слушать старших? Не уплатить закят? Украсть? Убить? Нож дал все ответы.
Когда пришли русские, Эрзурум уже стал слишком тесным для Олеандр. Былые подельники и друзья из уличных банд учились жрать без языков, висели на кольях у городских ворот или кололи камни на горных каторгах. Охотники-субаши подбирались всё ближе. Неудачная для Порты война стала большой удачей для жестокой женщины с ореховыми глазами. Понимая, что её дни в Эрзуруме сочтены, Олеандр вымазала лицо белилами, перерезала горло задремавшему русскому солдату, взяла его одежду и вернулась на север вместе с уходящими корпусами. В Астрахани её встретила другая женщина, чья судьба была достаточно похожа на судьбу Олеандр, чтобы доверять ей. Эта женщина назвалась фамилией Ловен и объяснила, что мир жесток, но есть те, кому противна эта несправедливость. Вольные братья, живущие по простым и честным правилам. И эти вольные братья нуждались в помощи таких, как Олеандр и Ловен. Ловен женщина назвала тайное слово древнего архитектора и привела Олеандр в холодный, сырой город на болотистой реке — к графу Каменскому, храброму, но недостаточно могущественному человеку, в доме которого Олеандр осталась жить. Убийца-гашишин сразу поняла, как именно может помочь ему и о чём говорила Ловен. Человек или чудовище — нож Эрзурума засверкает вновь!
После того, как последний гость ночного собрания скрылся за высокими дверями, Олеандр вложила меч в ножны и убрала его в сундук, заперла наружную дверь и растворилась в петербургском сумраке. До следующего утра она была свободна. Ритуальные мистерии, если и привлекали её, то не сегодня.
В первый час после полуночи дым кальяна наполнял её лёгкие. Шнур-змея обвился вокруг искристой колбы, где кипело блаженство, проложенное чёрными углями. С бурлением поднималась вода, чтобы окутать сознание Олеандр тёплыми клубами. Она неподвижно лежала на ворохе пуховых подушек и перин, которыми был усыпан пол подпольной курильни. Решётчатые ширмы на мавританский манер разделяли отдельные альковы. В красном полумраке колыхались портьеры. Изредка бородатый галбай или чеченец, заросший по самые глаза чёрной бородой, появлялся в зале и провожал искателей удовольствия к свободному ложу, а затем удалялся, оставляя их наедине с бурлящей водой. Эта обстановка напоминала Олеандр о доме, но горькими или приятными были те воспоминания?
Ловин лежала на софе без ножек по другую сторону курительного агрегата. Её живой глаз был закрыт, а стеклянный неподвижно таращился в потолок. Механическая рука перебирала ворсинки на пушистом мундштуке. Крошечная чашка с крепчайшим восточным кофе оставалась нетронутой на подносе между ними. Зато несколько ложек липкого зелёного порошка, приготовленных в фигурной сахарнице, отправились прямиком в кальян. Дурман взбегал по шёлковому шнуру, щипал нёбо, заглядывал в глаза… и превращал опостылевший, сырой, чужой, русский город в то, что по-настоящему обещал Олеандр мастер-каменщик.
Олеандр видела правду.
Её тело оставалось пленником мягких перин, она была бы сейчас не в состоянии выбраться из них без посторонней помощи. Однако блуждающий разум обретал лёгкость и выходил прочь, чтобы пропасть в табачном мареве. Душа Олеандр блуждала в тумане, но туман окончился — и по другую сторону завесы Олеандр ждал чёрный шатёр. С колыханием растворялись чёрные портьеры — уже не те, которые создавали антураж в курильне, а словно бы сшитые из первородной тьмы. Пророк Магомет сидел внутри, сложив ноги крестом, и огромный чёрный камень Каабы стоял перед ним как исполинский монумент. Как правильный овал, лишённый несовершенства. Как геометрическое воплощение сокровенных истин.
Олеандр назвала Магомету тайное слово мастера-каменщика, и Пророк услышал. Ещё одна затяжка — и он заговорил бы в ответ. Только хотела ли Олеандр беседовать с ним, или ей хватало собственных мыслей?