поздняя осень 1825 г.,
Петербург
«Публичное франкмасонство возникло в шестнадцатом веке. Считается, что оно зародилось среди гильдий баварских каменщиков, но доподлинно неведомо, кто был первым масоном. Катехизис самих франкмасонов, однако, даёт ответ. Он тайно возводит историю братства к главному архитектору Соломонова храма — сыну вдовы Хираму Авиффу…»
— Старые Тексты
Снаружи шёл снег вперемешку со стылым дождём.
Внутри, в геометрически правильном зале, горели четыре высоких канделябра, расставленных в точно выверенном прямоугольнике. Жёлтый зловещий блеск подсвечивал безликие фигуры, выстроившиеся вдоль стен. Их лица закрывали деревянные маски без ртов и ушей. В зале не было практически ничего, кроме этих фигур. Разве что сами стены, белёные самой дешёвой штукатуркой. Ряды убогих стульев, которые буквально жгли спину и напоминали скорее походную мебель, чем обстановку в доме. Ни цветного мрамора, ни ковров, ни позолоты. Глядя на пыльные двери, выходящие в занавешенный паутиной коридор, никто бы не догадался, что совсем рядом шумит помпезная Дворцовая и пышет огнями императорский дворец. В демонстративной аскезе жил скрытый смысл — безмолвное напоминание о простоте Соломонова храма. Скрытыми смыслами полнилась каждая пядь дворца Каменских.
Знающие люди называли гнездо старого графского рода Мегароном. С греческого это переводилось просто — «дом, жилище, обитель». Когда Мегарон стал местом собраний ложи, прозвище фактически официально закрепилось за трёхэтажным дворцом у гранитной Невской набережной.
Стена на востоке залы была свободна от присутствующих. Перед нею была установлена деревянная кафедра, украшенная лучезарной дельтой. Выбитое в жёлтом металле Всевидящее око с лучами Солнца проницало незримое. Два деревянных шеста заняли места слева и справа от дверей, символизируя древние Воаз и Яхим: северную и южную колонны Первого Храма, Землю и Космос, силу и правду. Между канделябров в центре залы расстилался ковёр грубой вязи, расчерченный магическими знаками. По его углам лежали четыре предмета, прижимая ковёр к паркету. Ими были рабочий мастерок, геометрический циркуль, строительный отвес и плотницкий наугольник. Оскаленный человеческий череп взирал с кафедры на ритуальное приготовление. Что он символизировал — дьявольскую сущность людей, отринувших христовы заветы, или философскую смерть, освобождающую от земного бремени? То знал лишь мастер.
Многие пришли сюда осенней ночью двадцать пятого. Одни прятали лица под маской, выходя из роскошных саней. Другие явились своим ходом, кутаясь в рваные пальто. Пришли мужчины и женщины. Были те, кого узнавали в обществе, и те, кто не имел ни звания, ни табели. Но все они, разумеется, были вольными каменщиками. Проезжая или проходя по разбитому в снежных лужах парку, каждый нырял в неприметную дверь в заднем фасаде дворца. Там, в конце длинного коридора, с обнажённым палашом застыла второй страж в мундире несуществующей армии. Каждый шёпотом называл ему тайное слово, после чего внутренние двери со скрипом отворялись, и новоприбывший присоединялся к молчаливому бдению.
Сегодня была особая ночь. Ночь, на которой братья-каменщики прославляли мир, радуя взор Архитектора Вселенной открытостью душ и тел. Эта ночь открывала декады Великой Работы, порученной не кому-либо, а самому досточтимому мастеру.
Одна из фигур в точно такой же простецкой рясе, как у остальных, вышла вперёд. Деревянное лицо обернулось к собравшимся.
— Сегодня мы пришли в Мегарон, зная угрозу другому дому. Самому зданию мира, — начал лектор ложи во всеобщей тишине, занимая кафедру. — Среди нас рыщет порождение зла. Противоугодное естеству порядка, неуёмное в хаотичном разрушении, оно противно циклу жизни и смерти, кой есть часть Вселенной. Чудовище, восставшее из могилы не преображённым, но неумерщвлённым. Чудовище, коему должно положить предел.
— Да будет так! Да будет так! — глухо восклицали деревянные маски.
Правильные слова. Но эти слова граф Каменский, конечно, знал и так — в конце концов, речь лектора была написана его рукой.
Что предшествует любому начинанию?
Правильно — приготовление.
Эту ночь члены «Призрака в латах» посвящали плодородному воздаянию. Дату, которая символизировала союз Венеры и Марса, воды и огня, начала и завершения, избрали среди сложных нумерологических уравнений. Медная Афродита и железный Арес сегодня должны были выковать сплав неукротимой воли братьев. Лектор сухо ударил по кафедре молоточком, и церемония началась.
— Пусть благословит нас Венера! — воскликнул он.
Двери медленно-медленно раскрылись в тишине. На фоне мглы, царившей в коридоре, белел силуэт девушки с шёлковой повязкой на глазах. Единственной одеждой ей служило овечье руно, на античный манер накинутое на плечи. Оно не могло скрыть гибкость юного тела и нежные движения бёдер. Девушка шла сама, но будто бы в некоем трансе — как марионетка, управляемая скрытыми во тьме нитями. С каждым её шагом выстроившиеся вдоль стен восклицали, перечисляя имена верховных сущностей, пока девушка-богиня не достигла центра комнаты.
Там она остановилась у края ковра и так же медленно подняла руки к потолку, сбрасывая шкуру позади себя. Свечной свет тёк по мягкой коже её плеч, по рассыпанным волнистым волосам. Она была не живым человеком, а римской статуей, обретшей жизнь. Галатеей. Венерой. Богиней. Она улыбалась странной, отвлечённой улыбкой и не противилась, когда подступившие безликие адепты заставили её опуститься на колени и затем лечь на спину. Руки в чёрных перчатках ритуально раздвинули её руки и ноги в соответствии с мистическими знаками на ковре. Церемониймейстер, облачённый в рабочий фартук поверх робы, с закрытым маской лицом, возложил на её чело венок из свежего лавра. Откуда только лавр мог найтись в зимнем Петербурге?.. Казначей встал по другую сторону, поливая лежащую из глиняной амфоры. Оливковое масло золотом покрыло её грудь и живот, скапливалось ароматными каплями в ямках ключиц и забиралось под шею.
Фигуры дружно сделали шаг ближе и начали заново перечислять арканные имена, не повышая голосов: так, что ровный однообразный гул заполонил комнату. Почему-то казалось, что едва заметные во мраке очертания стен вибрируют вместе с называемыми именами. Что пол плывёт, размываясь как огромная линза льда над бездной. Что-то неведомое пришло в комнату — и это чувство, невыразимое словами, было таким правдивым и острым, что никто не осмелился бы смеяться над собственной суеверностью.
Работа началась.
— Марс! Марс! — дребезжащим под маской голосом воскликнул казначей с левой стороны ковра, не опуская амфору с маслом.
— Явись, явись… — вторил церемониймейстер с правой стороны, бросая из плетёной корзины лепестки роз. Теперь они покрывали ковёр и тело на нём как разномастные пятна, и запах оливы соединился с флёром луговых цветов.
Блеяли голоса. Богатство, бедность, престиж, красота — это всё скрыли деревянные маски. Так и лежащая девушка перестала быть собою. Прекрасная, раздетая догола и лишённая таким образом косных условностей, она казалась неземным ангелом — вечно-юной невестой, подлинным воплощением Венеры. Её грудь часто вздымалась то ли в ожидании, то ли в предвкушении. Её имя и прошлое перестали иметь значение.
Граф Каменский, следуя сценарию древнего ритуала, выступил перед кафедрой, всматриваясь в пустые глаза черепа. Услужливые руки сняли робу с его плеч. Его тело было теперь нагим, прикрытой лишь маской, спрятанное в милосердном полумраке свечей. Лектор подал ему нож с изогнутым в полумесяц остриём. Сейчас лектор не был стареющим патером Калевом с рябыми завихрениями седых волос округ тонзуры, а преобразился — стал грозным вестником бесконечных истин.
Марс и Венера.
Священнодействие, великий дар перед великими делами, которое масоны именуют Работой. Каждый гадал о том, какую из форм изберёт досточтимый мастер?