– А она ничего! – поднял бровь один из санитаров, прежде чем застегнуть черный мешок с останками Аюми. Несколько человек в защитных костюмах, респираторах и перчатках упаковывали бывшую секретаршу, прежде чем вынести её прочь из её маленькой квартирки-студии.
– Ну ты и извращенец, Миура. – скривился второй, осуждающе глядя на первого. – Еще скажи, что ты бы её...
– Эй, хорош! - запротестовал первый. – Я имею в виду, что она БЫЛА ничего, до того как откинулась и полежала тут! Теперь-то уж конечно... на любителя. Ладно. Раз-два - взяли! – застежка-молния скрыла обиженное и немного удивленное распухшее бледное лицо умершей с черными провалами вокруг глаз и мешок на носилках отправился в свой последний путь под напряженные взгляды соседей.
Всё это время Аюми не чувствовала ничего, кроме холода: ни прикосновений патанатома, который наскоро выписал заключение о смерти (всё и так было понятно, чего тут мудрить), ни постоянных встряхиваний и толчков при переносе "брёвен" (как санитары именовали своих клиентов) туда-сюда вплоть до санитарного корабля. Холод и только он - и не идущий снаружи, от просачивающейся в могилу воды или стылых бетонных стенок, но изнутри. Зерно чудного цветка, искорка живого огня, который бы мог разгореться волшебным фениксом, всё это замерзло насмерть и обратилось в острый кристалл абсолютного льда, абсолютного зла - ибо нет зла яростнее и темнее, чем зло сотворенное из растоптанного и оскверненного добра. Кто знает, что было бы, пролежи Аюми в своей тюрьме еще сотню-другую лет, каким кошмаром бы она вышла оттуда? Впрочем и теперь в её источенной трудолюбивыми бактериями и червями оболочке скопилось предостаточно гнева и предвкушения от того, что она сделает.
Молния ударила как божественный ледоруб, расколовший замерзшее море - и под раскаты грома Аюми выгнуло электрической дугой, освобождая от непомерной тяжести сдерживающих заклинаний на проклятой плите. Дрожащие бледные руки зацепились за края могилы, отталкивая куски гранита, а затем медленно поднялось милосердно прикрытое длинными черными волосами личико. Тот, кто увидел бы её сейчас за завесой дождя, сам мог бы умереть от остановки сердца.
"Холодно... И всё равно больно" – мстительный дух вновь ощутила фантомную боль из прошлого и попыталась заплакать, но вместо горячих слёз что-то черное, словно чернила, потекло из глаз бывшей секретарши, не давая успокоения и только увеличивая тоску. Издёвка над жалкой канцелярской мышью, "поедателем бумаги и туши". Призрак взглянула на своё отражение в грязной луже - и издала пронзительный вой, в котором не было почти ничего от тихого и вечно смущенного голоска Мацубары Аюми, но очень много от отчаявшегося и рассвирепевшего зверя, которому нечего больше терять. Похожая на когтистую лапу рука ударила по глади воды, разрушая отвратительное изображение, ибо даже самой скромной и самой мертвой девушке невыносимо чувствовать себя некрасивой.
Призрак оставила кладбище, не желая больше возвращаться туда - хотя теперь она понимала, что это место и "Курокоро дзайбацу" суть одно и то же, звенья одной цепи. Но в "Курокоро" ей всё-таки придется вернуться, чтобы кое-что забрать... И речь шла вовсе не о любимой чашке Аюми-тян или остатке жалованья после вычета штрафа за невыход.
Лицо призрака осветила улыбка, полная радостного предвкушения.