Такова плата!
Битвы прошедших дней пронеслись перед глазами №3448. Искорёженный смятый металл, копоть гари на бронестекле. Дым пламени подбитой техники, взвивающийся столбами прах и эпилептическое проблесковое мерцание. Кровавая каша внизу, багрово-розовящейся жижей месиво влажного следа, в который стиралась пехота, давленая под колёсами и гусеницами. Растекается, впитываясь в пыль и песок, лужами чёрное — масло ли, кровь ли иль просто дождь, смывающий копоть с отстрелянным порохом. Жёлтым, красным мигают индикаторы на приборной панели. Красные, жёлтые круги под глазами в осколке маленького зеркальца: обезвоживание и стресс, ставший фоном. Марш-бросок, ночная переправа, обстрел. Красные трассирующие следы, жёлтая полуразряженная лазбатарея — подобрать. Серо-свинцовые небеса мятежных колоний, высокие и неприветливые, угрюмые леса и жёлтые травы. Потом, но не после, а наоборот — родные тёплые туннели, мотки торчащих многоцветных проводов, рокритовая крошка и чудный питательный субстрат в начищенной металлической миске. Рокритовая крошка в субстрате — на зубах весело хрустит. И, на контрасте, цветущая пасторальная зелень Эквестрии Прайм, свежая и фантасмагорически яркая — всё это в последний раз.
Метафора кобры плюёт в глаза ядом, прежде чем совершить смертельный бросок. Пальцы уже знают, где прыгнет философская кобра, уже первая готовность сомкнуться их там, возле основания змеиного черепа, где кожистый капюшон переходит в тело. Этот яд скверны реален, но глаза больше не понадобятся — вырви и брось от себя, избегни соблазнов. Избегни страха: страх это только капюшон змеи. Найди мужество, сердце, и будь верной, рука, не дрогни теперь — чем бы ОНО, тело тёмное, ни было, ему не уйти отсюда, не проскользнуть змеёй мимо криговской гвардии офицера номер тридцать четыре-сорок восемь. Марина давно не была одна: голоса, сонм которых множился в её голове, также тянулись к жизни, тянулись прочь, метались. Черви в земле тянулись к жизни, в особенно глубокой норе где-то рядом комочками сбились землеройки. В трещинах между скал копошилась какая-то мелочь, которой не было даже названия, а на конюшне за холмами ржал эквестрийский народ. И всему этому было суждено сгинуть, если Марина повернёт, если не найдёт смелости сейчас. Если даст уйти тому тёмному.
Марине было страшно, но она продолжала брести и собирать себя по кусочкам, как идёт квартирмейстер по колено в трупах и собирает амуницию с убитых.
А потом головой вниз сиганула в море тьмы.
„— Новая тюрьма тебе — это я; иди же ко мне без остатка, слейся, подчинись!
Е Д И Н О Й С Т А Н Ь
…
…
жить“