Книспель разглядывала выделенный ей кабинет с немного детской непосредственностью.
Ходила по комнате. Водила взглядом между живописью. Трогала мебель и вещицы.
И при осмыслении «роскоши» вдруг всплыло смутное ощущение... некой нехватки.
Но кем бы ни был предыдущий владелец – теперь он являлся всего лишь историей.
Причём не настолько интересной, чтобы танкодевочка вдавалась в оную.
«Какие странные птицы на этой картине», – думала Книспель, смотря на центральное полотно. Будто и нет за плечами того штурма с последующим годом «комы», равно как и «обвесов» вида «конструкция танка». Но реабилитироваться после ремонта вышло несоизмеримо быстрее, чем привыкнуть к приятному отсутствию дефекта материализации. Из-за чего она всё ещё ходила в комнате с такой осторожностью, словно фантомная башня угрожала сбить на пол что-то, одним неловким движением. Плохая пластичность сверхестественного разума.
«А кабинет-то уютный!» – особенно в сравнении с прошлым.
Вундерваффе успела посидеть на каждом кресле и диванчике, осторожно выбирая себе тот, что самый прочный. На лице появилась улыбка: это ностальгические воспоминания о «Flak Stuhle» выбрались на поверхность мышления. Интересно, где она там его оставила? Случайно не в том заведении, «Фрау Марта»? Или в предыдущем кабинете отдела? А где он, кстати? Холодильник не сильно способствовал сохранности воспоминаний. Впрочем, возможно: его давно отправили в металлолом. И мысли плавно перескочили с того стула на приятные посиделки с Людвигом, в прошлом. Из тех пришло осознание, почему при осмотре кабинета возникало чувство нехватки чего-то. Да. Тот аппарат с раструбом, из которого лилась музыка. И название позорно забылось. Но увидеть его здесь, пожалуй, хотелось. Вон на том комоде, например. Либо на столике между креслами. Если такие ещё можно добыть.
«Дорого, наверное», – мысленный вздох.
Потому что своих ресурсов нет. И для Вундерваффе, умевшей хорошо считать разве что только патроны, назначение Георга являло собой настоящий подарок: поди разберись в этих продуктах переработки дерева, когда тебя учили делать дыры из пушки, чем ставить штампы. Выделенная в её распоряжение сумма выглядела приличной. Но Книспель не настолько дура: и представить себе, как она отчитывается перед Мамой за «нецелевые» траты на звуковой аппарат да элитный шоколад, была вполне в состоянии. Другое дело, что фантазия плохо работала с запросом вроде «сделай мне красиво». И дух танкового аса вполне мог бы ещё шепнуть «Когда чёткого задания нет – результат хрен-его-знает».
С другой стороны...
«Если конкретных задач нет, то, может, стоит тогда их придумать себе?»
Отдав Танцеру для работы большой письменный целиком, Книспель бесцеремонно умыкнула с оного свободную ручку и пару листов чистой бумаги. Из стеллажа вынула ненужную книгу – и уселась в свободное кресло рядом с окном. Закинув ногу на ногу: так, дабы свет падал точно на коленку, где девушка положила книгу. А поверх той – лист бумаги. Мысленная работа началась с нарисованной в центре головы Вайс. Ну, Вундерваффе казалось, что она нарисовала её, пусть со стороны выглядело немного иначе. Однако, это символизировало то, что Книспель так, либо иначе, заботилась об интересах Мамы. А какой из оных она способна была обеспечить?
«Безопасность. И чтобы никто не мешал», – кратко да по существу; вокруг головы нарисовался этакий щит. Плохо понимая, чем занимается Кэтрин в своём Логове, можно было начать с этого и потом скорректировать. Книспель задумчиво подняла взгляд – в ответ на неё посмотрел гусь. Глаза танкодевочки опустились обратно... но через мгновение вернулись к гусю. Тот таращился с пассивной агрессией. Вундерваффе прищурилась: в душе шевельнулось раздражение. Однако на гуся угрожающий взгляд девушки впечатления не произвёл. Что же. Он сам напросился. Тут, повинуясь резкому самобытному импульсу, Книспель подхватила вещи с колена и поднялась. В один шаг она подошла к полотну – и прицельным выпадом проткнула пальцем гусиную голову насквозь. Акт вандализма стал приятным уколом удовлетворения себе в душу.
Книспель, как ни в чём не бывало, вернулась на место в ту же позу.
Листок бумаги расчертили несколько стрелочек. Но все они вели в центральную композицию: с разных сторон. По смыслу это угрозы. Как раз кстати в поле зрения появился Зигель: отдав ему кресло напротив себя через столик, Вундерваффе выслушала его рассуждения. Чуть забывшись во флегматичных думах, прикусила кончик ручки: тот затрещал. «Живые». Сложно удивляться. Кто-то из них умудрился сбежать из Третьего Рейха, что уж говорить про Логово. Неприятно. У одной из стрелочек появилась приписка: «Клон Оцелота?» У другой – «ГАНС 005». Не хватало «начальницы» самой Белого Тигра, наверное. И просто наращивать защитный периметр Логова выглядело мёртвым делом. Третий Рейх тоже был силён – но его задавили числом. А союзники нацистов существуют ли в природе вообще? Врагов наверняка достаточно. Это всё и следовало уточнить у Дитмара.
Однако, самые жирные стрелочки принадлежали всё-таки двум сущностям.
Первая: сбежавшие «Четвёрки». И вторая: «Орк». Если с теми подонками всё было как-то мало ясно, то вот герой-пожарник с огнедышащим демоном внутри – вот это уже мина под Логовом. Которую однозначно следовало убрать, устранить, стереть в пыль. Потому что если прознают о нём и какой-то диверсант условно «выдернет чеку» – то бабахнет так, что Логово не оправится даже при наличии рядом склада с огнетушителями. Избавиться от сего типа, причём с выгодой, Книспель поставила первоочерёдной задачей. От внешних врагов отбиваться несколько проще, а сотрудничать представитель «сил добра» вряд ли будет. Да и обменивать его, скорее всего – и не с кем. Поэтому сбагрить «силам зла»: да дело с концом.
Детали следовало обсудить с подопечными, плюс, наметить вектор действий.
На фоне всего этого, невысказанным остался, наверное, лишь один вопрос.
«Что с Ирмой?»
Книспель припоминала слова Мамы тогда, перед подготовкой к перевороту.
О том, что её связь с душой Ирмы, что бы это ни значило – смертные нарушили.
Но детали остались за пределами кругозора танкодевочки. А затем раскол, драка...
Ирма ушла вместе с теми типами. Кем они были? Непонятно. И Орк умеет молчать.
И одно короткое воспоминание, – те объятия, – отдавали нехарактерной грустью.
Терять людей неприятно. И дух старого танкиста слишком хорошо знал это.