Когда все вопросы архимагу Гаарду уже были заданы, ответы получены и пришло время делить аванс, Ринн отсчитала свои двадцать девять монет из двухста. И может быть, даже ушла бы с ними в кармане, если бы Арсин не потребовал пересчитать всё до медяка – тогда один золотой пришлось обменять на собранную по карманам горсть меди и серебра, которая уже намного больше походила на седьмую часть из четырёх золотых, чем одна золотая монета. По крайней мере все остались довольны, кроме, конечно, той части компании, кому, как и Ринн, хотелось скорее выйти на свежий воздух и приступить если не к самому приключению, то по крайней мере ко сборам.
Последние, кстати, включали в себя два важных этапа, обдумывая которые, Ринн пропустила мимо ушей и тираду внезапно появившегося незнакомца, и ответную тираду жрицы Суни, но словно повинуясь какому-то инстинкту картинно закатила глаза, когда речь зашла о добре и зле. Вопросы же, которые волновали её по-настоящему, сводились к тому, во что вложить часть монет, которая останется после покупки припасов: в конце концов, только короли и глупцы берут с собой в дорогу кошель золота, когда можно обойтись серебром. Предстояло в срочном порядке навести справки о том, какие легко переносимые товары пользовались спросом в Трибоаре и нагрузить ими лошадь, которую необходимо было прежде забрать из конюшни.
Другим важным этапом сборов был рюкзак, который Ринн оставила в жилище Шелтон и Ксайрона после одного из тех вечеров, проведенных в портовой таверне. Не так часто ночуя внутри городских стен, травница редко сама оставалась у них на ночлег, но всякий раз пока она была в городе, в отгороженном ширмой углу брошенным, но отнюдь не забытым лежал и пылился небольшой рюкзачок. Загляни в него невзначай проходивший мимо воришка, тот обнаружил бы одну лишь невзрачную одежду, покрывало, кружку, ложку, миску, нож, кусок мыла и зеркальце, но даже зеркальце – единственное из всех этих вещей, что стоило бы красть – в этот день болталось на поясе Ринн, а не было оставлено в рюкзаке.