Ловчему пришлось порядочно поработать на ночь глядя. Долгим требовательным стуком он разбудил глуховатую старуху, и трижды повторить свой вопрос про иглу. Все три раза оказались безрезультатны - пришлось славному охотнику на чудищ самому искать в доме иголку да подходящую нить. Иголку нашёл не бог весть какую - тонкую, узкую, слегка погнувшуюся в середине, да и это уже было чудом. Старая вдова была суеверна, а когда-то давно проходившая через Вешенку гадалка-цыганка рассказала ей про порчу, которую на старуху навели, и от которой будто бы скончался её муж, и чтобы порчу эту извести, надобно ей было избавиться от всех иголок в доме. Ловчий, может, покривился бы скептически, в своём духе, да только разве он сам сейчас не выполнял странный ритуал по указанию колдуньи, надеясь на то, что мёртвая уже несколько часов девушка вдруг поднимется как ни в чём ни бывало? Однако, иголку Ловчий всё ж таки нашёл, к ужасу вдовы, и та велела выкинуть её потом где-нибудь подальше от её дома. А нить нашлась какая надо - тонкая, крепкая, из коровьей жилы. С такой её муж-покойник ходил рыбу удить.
Как вернулся от старухи, понадобилось снять с покойницы плащ да льняную рубаху(определённо с мужского плеча), и оно только кажется, что мертвую раздеть проще. Ловчий хорошо знал, сколь тяжёлым и грузным становится остывшее и окоченевшее тело, как трудно его поднять, даже если речь идёт о столь худенькой девице. "Мёртвое к земле тянется" - так говорят старики, но Ловчий был упрям в своём желании нарушить естественный ход вещей, так что вскоре рубаха и плащ лежали рядом с телом, сложенные аккуратной стопочкой друг на друге, а мёртвая уже лежала кверху спиной. Рана была совсем небольшая - узкий, аккуратный разрез, через который до сих пор лениво сочилась застывающая сукровица. Варяжий засапожный нож прошёл аккурат меж рёбер, пронзив лиходейке её мятежное сердце. Она погибла мгновенно, возможно даже не успев понять, что случилось. Таким ударом Ловчий добивал раненое животное, когда оно выбивалось из сил и падало наземь после долгой погони через леса.
Мёртвая, уже посиневшая кожа была очень неподатлива. Швейная игла с большим трудом пробивала её, приходилось прилагать большие усилия. Впрочем, мёртвым ведь всё равно? Вот и не жалел Ловчий сил - только велел держать лучину поближе, и накладывал шов за швом, чтобы стянуть ровные края раны. Сделав это - бережно вытащил бутыль с мёртвой водой и, под затаённое дыхание своих спутников, откупорил крышку.
Если кто ждал громов, молний или исхода нечистого духа из узкого горлышка с дымом и шипеньем, этого не произошло. В бутыли была обыкновенная вода, чистая и прозрачная. Точнее, так казалось, пока Ловчий не перевернул бутылёк, и тонкая струйка не пролилась на зашитую рану, смывая кровь. И вот тут-то уже послышалось отчётливое шипение, а от раны стал подниматься пар, совсем как если бы Ловчий вылил эту воду на раскалённый камень в княжьей парильне. Рана исчезала на глазах - она даже не затягивалась, не зарастала и не покрывалась коркой - просто как будто процесс её образования пошёл вспять, узкий и глубокий разрез просто исчез, а кожа сошлась как и прежде. Вся пролитая влага без остатка впиталась в мёртвое тело, и Ловчий с изумлением обнаружил, что тело это больше не выглядит мёртвым. Ушла эта восковая твёрдость и холодная бледность с синюшными пятнами. Порозовели щёки, сомкнулись вновь усыхающие губы, ранее растянутые жуткой гримасой, получившейся в последней судороге. Ловчий мог бы поклясться, что дева перед ним просто спит, но она всё ещё не дышала, и её грудь не вздымалась от этого дыхания. И она по прежнему была тяжёлой и безвольной, когда Ловчий поднял её, подхватив под шею.
Запрокинулась голова девицы,сам по себе открылся её рот, и Ловчему оставалось только опустить туда узкое горлышко бутылька, заранее откупорив его. Содержимое легко вылилось без остатка, вода пролилась в горло совершенно свободно, как ушла бы в металлическую воронку. Ведьма была права - минуты не прошло, как почувствовал он первые изменения. Сначала тело девицы тряхнуло небольшой, едва заметной судорогой. Потом ещё одной, уже сильнее - лиходейка как будто захлёбывалась от вставшей где-то в горле воды. Эти судороги сами по себе перешли в судорожный кашель, а кашель стал неровным, сбивчивым дыханием. Затрепетали веки, пытаясь открыться, но лишь наполовину обнажая жемчужно-белые глазные яблоки под ними. По наитию какому-то Варвара дёрнула рукой, и вцепилась в плащ Ловчего, будто изо всех сил стараясь удержаться на этом свете. А затем следовал один длинный, глубокий вдох - и сердце в груди сжалось, резко толкая кровь к голове и возвращая Варвару в сознание.
Для Варвары всё это выглядело так, будто бы только что она с торжеством наблюдала за падением хрипящего перерезанным горлом варяга, покручивая своё оружие, а теперь вот уже корчится от судорожной боли и ломоты во всём своём наполовину обнажённом теле, полулёжа на руках Изборского Ловчего, в очередной раз спасшего ей жизнь. Тусклый свет лучины кажется ей столь ярким, что режет глаза, и те сами собой наполняются влагой. Варваре понадобится ещё несколько мгновений, прежде чем она сможет восстановить привычный ритм дыхания, и наконец осознать случившееся.
А ещё - осмыслить накрепко засевшую в её голове единственную фразу, которая настойчиво крутится там с того самого мига, как она пришла в себя.