Наверное, у княжьего посыльного всё-таки было лицо, что бы там Василиса не говорила. Было где-то там, под железным шлемом с полумаской, да под чёрной тканью, что из-под шлема опускалась на это самое лицо, полностью закрывая его. Две прорези для глаз казались пустыми, когда всадник обратил их взгляд на Ловчего. Наверное, и за ними есть живые человечьи глаза - только скрадывает их сгущающаяся тьма. Не та, про которую с тревогой говорила Василиса, конечно же не та. Лучше наверное сказать, сумерки.
Кроме шлема всадник носил ещё кольчугу, укреплённую пластичнатым нагрудником и такой же защитой со спины. Пластины эти слегка бряцали, когда всадник сбрасывал с плеча свою суму. На плечах, к слову, были крепкие железные наплечники - по всему видать, озаботился он защитой. Ловчий в военном деле был не столь хорош, как в охоте, но знал, что такой доспех зовётся "бахретец". А вот из оружия у Посыльного был только нож с длинным лезвием, да палица, болтавшаяся на широком воинском поясе. Ну и ещё оружием можно было считать железный крюк на верёвке, висевший на перевязи через левое плечо к поясу. Закованная в латную перчатку рука вытащила из сумы небольшую деревянную трубку - такой же футляр, как у того мёртвого гонца - и Посыльный бросил её Ловчему в руки.
- Читай. Там немного.
Внутри трубки обнаружился такой же берестяной листок, свёрнутый в пару слоёв. Осторожно вытащив его, Ловчий обнаружил сургучную печать с оттиском, и, разумеется, узнал знак Возгаря. Тот, когда был жив, носил на пальце серебряное кольцо с печатью, и им же заверял свои указы. Только подпись была не его. Вместо размашистого, решительного росчерка - убористые, тесно жмущиеся друг к другу буковки, выведенные тем не менее со старательностью церковного послушника, переписывающего Евангелие. Почерк младшего сына Изборского князя. А читать там и правда было немного.
"Возвращайся. Есть работа."
Во всех воспоминаниях Ловчего о жизни при княжьем дворе младший из шести сыновей князя Возгаря Пересветовича всегда присутствовал где-то там, на окраине сознания, как дурное знамение. Князь пировал и сам наполнял для гостей чары с медами и вином, а Чахлик хмуро сидел хоть и вместе с отцом, у княжьего стола, но всё где-то на самом дальнем краю, выпадая из поля зрения. Князь с сыновьями решал, сколько людей отправить в Новгород на помощь со строительством - а младшенький или у окна, смотрит на лес, или на лавке, изучает носки своих красных сапожков. За двадцать лет службы Ловчий даже не мог вспомнить настоящее имя княжьего сына - Чахликом в глаза или за глаза его звали все, что братья, что девки сенные, прислуживающие при княжьем дворе, что даже сам родитель. Если нужно ему было позвать сына, так всегда звал его "Эй ты" или "Подойди", или в крайнем случае спрашивал у кого-нибудь - "а где там этот-то?" А вот где Ловчий не видел Чахлика - так это с ними на охоте. А потому и неудивительно, что в его памяти от младшего сына Возгаря остался столь незаметный след.
Впрочем - однажды он взял Чахлика с собою на охоту. И Ловчий тоже там был в тот день. К этому воспоминанию не особенно хотелось возвращаться. но Ловчий ничего не мог поделать - с минуты на минуту он вспомнит всё. От одной тени этого воспоминания оставалось чувство непонятного стыда - как будто увидел родного отца в непотребном виде, пьяного и без порток. Была вроде в любимой Возгарём Библии такая притча, про Ноя и трёх его сыновей.
- Мне же не понадобится волоком тебя тащить? - Голос Посыльного одним рывком выдернул Ловчего из омута воспоминаний. - Кобениться не станешь? А то я устал как собака, и мне бы хотелось покончить с этим поскорей. От твоего дома мурашки по коже.
Василиса могла видеть Ловчего и Посыльного, если бы поднялась на второй этаж большого терема. Было там удобное окошко, широкое и большое. Такое обычно зовут "красным окном", потому что через него больше всего солнышка в дом попадает. Она видела то окно, когда сама подъезжала к воротам терема. Впрочем, и без того речь мужчин была слышна отчётливо.