Злобно зыркавшие на Василису из чащи звери отступили на шаг, когда Ловчий приблизился к ней, помогая спешиться с утомлённого коня. Хозяйка сама взяла своего верного Нечуя под уздцы, и провела за ворота, которые Ловчий закрыл, нарочно не позволяя себе никакой спешки в этом деле. Коня оставили рядом с кобылой самого Изборского Ловчего, полагая, что животные смогут поделить меж собою и свежезаготовленный мешок с сеном и длинную деревянную поилку, доверху наполненную водою. Позаботившись о животном, Василиса позволила позаботиться уже о ней самой.
Василиса и правда оказалась крёстной дочерью Возгаря Пересветовича - Ловчий понял, что она не врёт по наконечнику стрелы на её шее. Тот принадлежал самому Ловчему, был снят с его стрелы. Наверное, эта стрела убила какого-то хорошего зверя, раз уж Возгарь сделал из неё памятную подвеску. Почему только Возгарь никогда не говорил о крёстной дочери, и никогда её не звал к себе? Почему если и виделся с нею, то Ловчий о том не слыхивал? Может, ответом был этот череп с рогами на палке? Череп - и то, что крестница совсем не носит креста. Что ни говори, а сложной у покойного Возгаря была семейная жизнь, особенно в части дочек, что по крови, что по вере.
Рассказала Василиса, что сама она дочь боярская, рано осиротевшая, но крёстным своим не оставленная на произвол судьбы. Рассказала, что зовут её Огнедевою да Провидицей, за то, что судьбы человечьи ведает, будущее предсказывает. Да только будущее то в последнее время больно мутно видится, и ничего хорошего людям не сулит.
Ну а пока Ловчий заваривал для своей неожиданной гостьи чай(напиток заморский из сушёных листьев какого-то чудо-куста, тоже подарок Возгаря, который в свою очередь получил его от какого-то купца, ходившего ранее на ладье из варяг в греки), та подбирала слова, чтобы рассказать Ловчему, что же такое заставило её сорваться с места, и побежать на поиски незнамо кого, несясь вскачь незнамо куда, положившись на одно лишь сердце и его тревожный зов. Наверное, начать стоило с самого-самого начала - с Купальской Ночи, когда умер старый Возгарь.
Тогда пришёл Василисе первый сон наяву, самый яркий, самый страшный. В ночь купальскую, когда распускается на одно мгновение папороть-цвет, был у девиц обычай на судьбу гадать. Спускались они к широкому ручью, и пускали по бегущей водичке венки с лампадками. Чей дольше всех проплывёт, не прибьётся к берегу да не зацепится за порожки, той девице обязательно счастье улыбнётся, и совсем скоро такая счастливица суженого своего сыщет. Василиса про суженого и не думала никогда, и замуж, в отличие от подружек не торопилась, да уговорили подруги тоже венок пустить. Да и что уж душой кривить - хочется замуж или нет, а интересно ведь, что венок покажет. Хоть и Провидица, а собственная судьба от её внутреннего взора так и осталась сокрытой.
Сплела она венок из полевых цветов, как научили, опустила его на воду - и тот сразу же пошёл ко дну, к испугу всех девушек. Василиса уж хотела было сказать, что глупости то всё, и что замуж ей всё равно не хотелось - а задержался взгляд. Смотрела она, как тонет венок, уходит в тёмный омут. В воде текучей отражалось смутно её лицо, и аккурат под её отражением виднелись очертания тонущего венка. Будто бы река ей сама тот венок на голову одела.
А потом отражение Василисиного лица стало настоящим лицом. Страшным лицом утопленницы, с кожей, что белей извёстки, обрамлённым волнующимися под водой тёмными волосами. Василиса смотрела ей прямо в глаза, мутные и подслеповатые, как у дохлой рыбины, а утопленница улыбалась Василисе страшной белозубой улыбочкой, играющей на посиневших губах. Утопленница с венком на челе поднялась - одно только лицо всплыло над поверхностью ручья, облепленное чёрными волосами. Раскрылся рот, и хлынула из него наружу прозрачная вода, издавая жуткое бульканье, в котором едва-едва различались слова.
- Свершилось... Проклятие... Старого Возгаря... Всем нам... Проклятие...
И утопленница залилась жутким, булькающим хохотом, от которого Василиса не сдержала истошного крика. А закричав - поняла, что не стоит она на берегу ручья, а лежит в своей постели, вся в жару и испарине, и сама не ведает, как тут очутилась.
Она потом спросила у девок, что на том ручье случилось. Те сказали, что как венок потонул, так Василиса сбелела вся лицом, и как сама не своя отправилась к дому. Ещё подумали, глупые, эвон как боярская дочурка расстроилась, что плохое ей гадание вышло на суженого.
С тех пор потеряла Василиса покой. Сны и видения преследовали её, сны о разрухе, о вечном сумраке, о выморочных деревнях и пирующем на местах побоищ воронье, о больших кострах в Изборске, в пламени которых чернеют человечьи кости, и, конечно, об Изборском Ловчем. Лицо человека, которого Василиса никогда не видела, преследовало её во всех видениях, и этого человека искала Тьма, к нему подбиралась наощупь, всё ближе и ближе. Сначала Василиса думала, что Тьма хочет пожрать этого человека, уничтожить его, что Тьма видит в нём угрозу, но чем дальше, тем отчётливее Василиса понимала, что всё куда как сложнее. Тьма призывает Ловчего себе на служение, и будет весьма настойчива в своём желании - отказа она не примет, а отвертеться не получится. Ловчему предстоит что-то сделать. Василиса и сама не могла толком понять, что именно, но это точно приведёт к ужасным последствиям. У Василисы, благодаря её дару, хотя бы был шанс распознать замысел Тьмы вовремя, и помешать ему. Ловчего же Тьма будет использовать втёмную до последнего, и тот и сам даже не поймёт, как подведёт целый мир к краю гибели. Вот зачем нужна Василиса - чтобы вовремя разглядеть, вовремя указать Ловчему, остановить его у края пропасти, к которой ведёт его Тьма, и успеть отвести от неё.
Василиса рассказывала о своих снах. Рассказывала о Вестнике Тьмы, которого едва смогла обогнать. О том, как человек без лица и имени скачет через тёмные леса по душу Ловчего, чтобы призвать того на служение. Он уже так близко, что Василиса отчётливо слышит стук копыт его лошади, даже когда закрывает уши. Но сейчас, рядом с Ловчим, Василиса чувствовала, что она на своём месте, там, где её нужно быть, и эта мысль успокаивала её, снимала тревогу. Наверное, потому и случилось так, что разморённая горячим напитком Василиса в конце концов задремала прямо там, где сидела.
За окном тем временем уже темнело. Звери всё ещё были там - ходили кругами у его забора, заглядывали под ворота. Множество птичьих коготков скребли по крыше, навязчиво и раздражающе. Волки выли, перекликаясь друг с другом - вой звучал совсем близко, а отзывались на него очень далеко и со всех сторон. Как будто сигналы. Ловчий уже приучился засыпать даже с таким вот жутким хором под окном, но едва он собрался это сделать - как наконец услышал стук копыт, о котором твердила Василиса.
Она тоже проснулась. Услышала. Теперь это был не сон, не наваждение, не видение. Вестник Тьмы добрался до Ловчего, и неспешно приближался к воротам, сбрасывая с плеча суму. Звери-наблюдатели приветствовали его молчанием и разбегались с его пути, прячась в чаще. Черные вороны, облепившие конёк крыши и забор, выжидательно глядели на то, как его конь неспешным шагом приближается к воротам. Всадник на его спине - Ловчий видел из окна только смутную фигуру - поднёс руку к лицу, и повисшую тишину плетью разрубил лихой молодецкий свист.
- Ловчий! - Зычный голос как будто не в состоянии были приглушить даже стены. - Выходи! Весточка тебе от нового князя! Сегодня дома ночевать не доведётся!