Постоянно преследующие с самого начала неудачи начинают раздражать Весельчака. Глухо ругаясь себе под нос, он пытается хоть немного поправить разболтавшийся жгут, и при этом не нарушить так старательно наложенную повязку. Ещё и мысли дурацкие лезут и отвлекают - непрошенные воспоминания про дядю Кенни и его суровую школу жизни, а заодно и про жизнь на ферме. Про выматывающий фермерский труд, про вечные подзатыльники от дяди Кенни, про его пьяных дружков, про двух его сыночков-ублюдков, которые ненавидели Коннора и вечно старались отравить ему жизнь, ябедничая по поводу и без... Злость не уходила, а как-то накапливалась, примешиваясь к злости на мёртвого Томаша, на его урода-напарника, который не открыл Хмурому дверь, на самого Хмурого, который до раздражения напоминал ему Эйт-Болла, на приютских нянек, на охранников в тюрьме, на мексиканцев, ниггеров, нацистов... Столько врагов! Одни враги! Весь этот сраный мир против него, и положиться можно только на себя, да на железки!
Коннор глянул на дробовик, лежавший подле него. Вот он, его единственный друг. Бесстрастная французская железка, которая будто бы создана под его руку, и только и ждёт шанса вновь плюнуть дробью в кого-нибудь, кто ещё раз попробует встать поперёк пути у Весельчака, опять пустить прахом все его усилия и опять отнять у него кусок, который он старается вырвать для себя, чтобы протянуть ещё немного. Ничего, дробовичок, мы ещё повоюем! Вот только наладим этот проклятый жгут.
- Ещё немного! - Крикнул Коннор в сторону выхода из каморки охранников. - Почти закончил! Что там у вас?