Поднявшись на ноги и после дней проведенных в тесной стальной коробке недостаточно высокой, чтобы встать, и недостаточно широкой, чтобы лечь, наконец, потянувшись, Ринн всматривалась в темноту. Битва? Нет, вовсе не ждала она, что выбравшись из проклятого ящика, сможет насладиться покоем да бокалом красного вина, расслабившись в горячей ванне. Напротив, было ей совершенно очевидно, что за открытой дверью тюрьмы ждали лишь новые неприятности, и потому даже наслаждаясь приятным хрустом в нывших плечах, она оставалась настороже.
За дни заточения в своей волшебной тюрьме не слышала она ни связной речи, ни звона ключей возможных тюремщиков: только раза два – наверное, недавно совсем, но счет времени давно она потеряла – пронеслось в пространстве за запечатанной магией дверью какое-то неразборчивое бормотание. Может, это темнота наконец заговорила с ней? Может, она теряла рассудок? Может и не было сейчас вокруг никакого коридора, а только её собственный разум играл с нею в игры, теша ослепшие в долгом мраке глаза иллюзией чего-то большего, чем шесть глухих металлических стен? Она обернулась – что стало с её тюрьмой? – но позади нашла лишь сырую стену темного коридора. Что было бы с ней, не выскочи она сейчас чертиком из табакерки? Неужели осталась бы замурована заживо в этой стене?
Битва. Стоны боли и скрежет зубовный, да мечей кровожадный звон. Мудрость всей прожитой жизни, пусть и не раскрывала память всех истин, шептала на ушко Ринн: «Любая битва сводится к тому, что кто-то в ней проиграет, и лучше всего самой определить, кто это будет, ведь победитель непременно попытается диктовать свою волю побежденному, а воля эта может быть самой разной. Допустим, сражаются там такие же, как она, с теми, кто преследовал всех их: очевидно, что преследователи не должны победить в этой битве. Или, быть может, воюют какие-нибудь фанатики очередного мелкого культа с ордой, пришедшей разграбить их храм: в этом случае проиграть в битве желательно сторонам обеим».
Ведомая этими рассуждениями – больше инстинктом, чем знанием – ловким движением выхватила она лук и стрелу правой рукой положила на тетиву. Как получилось так, что пленившие её не забрали оружие? Ужели сильны были столь их чары, что острие стрелы было не большей угрозой, чем укус комара? Быть может, и правда могли они просто прихлопнуть её, попытайся только Ринн их ужалить – да ведь и в самом деле, ящик мог запросто возникнуть не вмурованным в стену, а где-нибудь глубоко под землей; и тогда, исчезни вдруг его стены, раздавила бы её земная твердь. Но в битвах, где находят место такие чары, не звенит сталь, не люди кричат, а рычат чудовища и гулом громовым наполняет воздух Аркана да молнии трещат, яркими вспышками, а вовсе не светом факелов, наполняя залы. В памяти её не было таких битв, но смутные образы из картин, книг, древних легенд да менестрелей баллад рисовали в воображении то, что могло бы быть.
Осторожно ступая по неровным камням, держа стрелу наготове, устремилась освободившаяся из волшебной тюрьмы навстречу отзвукам битвы. Чья бы судьба ни решалась там, для себя она знала: в этом решении всегда было лучше самой принять самое большое участие.