Голосование пользователя

Эх, пани-братчики, увидели бы, что с какой-то девкой драться поставили - на смех бы подняли. А девка-то не промах, хоть и меч у нее в руках, подобный тому, с каким еще прадед Кшиштофа кжыжаков* рубил. Ну да и пёс с ней, с девкой. Сабля-то получше меча, а мужчина лучше бабы в бою - это-то все знают. И хотя понимал Кшиштоф, что недооценивать противника смерти подобно, а всё ж улыбался, на девушку-соперницу глядя.

Когда девка его опередила - еще шире улыбнулся. Уступил ей выбор, можно сказать. Поклонился полушутливо.
- Жнец, - озвучил очевидное.

Проверил, как сабля из ножен выходит, взял ее в руку, ножны отстегнул, дабы не мешались. Так и остался стоять с саблей в руке и кинжалом кривым при поясе, широко улыбаясь.

Элен как раз занесла вилку над аппетитным куском мяса... и зашел Этан. Элен оглянулась на его голос, да так и застыла.

"Господи, он специально что ли душ принял? Так, все. Сосредоточься, улыбнись ему и ешь. Только не урони всю еду на себя или еще что-нибудь. Ведешь себя, как пятнадцатилетняя", - мысленно одергивала себя девушка, а по факту пялилась на мужчину как только могла. А уж когда он встретился с ней глазами - пиши пропало. Но он решил окончательно добить несчастную девушку, обратившись именно к ней.

Его слова прозвучали будто через огромную подушку, поэтому Элен не сразу сориентировалась:
- Я? Что... Нет, я нет. Я... да, прости... Эм... то есть, я хотела сказать, что... В общем неважно, приятного аппетита, - промямлила Элен и покраснев по самые уши, уткнулась в тарелку.

"Отлично. Молодец. Это просто все... Финиш", - угрюмо подумала она, ковыряя в тарелке мясо. За своими мыслями по этому поводу она пропустила едкую реплику Хиггинза мимо ушей, хотя этот ворчливый старик ей не нравился все больше и больше.

Не был Реймонд грузчиком, не был автомехаником, даже вот, профурсеткой не был (и не очень-то и хотелось, если честно), так что благородная бизнесменская натура вовсю проглядывала сквозь его щетинную образность. Мистер Хиггинз медленно выдавил из себя улыбку (явление само по себе редкое), как зубную пасту из тюбика, закрепляя благоприятное о себе впечатление.

Хотя вот грустинка, что пансионат был один на острове, на него всё же напала. Облегчением послужило то, что остров всё же необитаем, а значит, помимо этих пяти морд больше никого из туристов и отдыхающих не будет. Следуя приглашающему жесту экономки, мистер Хиггинз вошёл внутрь дома и... Одобрил увиденное, что было явлением ещё более редким, чем лыба на его лице. Вгляделся в высокие потолки, в резаные своды, в широкие арки, носком туфли поелозил по паркету, оскалился зеркалу слева. На вешалку рядом Реймонд свой пиджак вешать не стал. Это потом, впихнёт куда-нибудь в своей комнате в шкаф. Теперь он не сомневался, что в его комнате будет шкаф, причём не из дешёвых.

Вкус хозяина этого пансионата относительно интерьера, который по словам капитана катера возил сюда любовниц и жену (или только любовниц, или только жену — Реймонд не запомнил), был близок ко вкусу бизнесмена. Всё выглядело достаточно дорого и качественно.

Получив свой ключ, мистер Хиггинз пошёл, как и все, смотреть свою комнату. Любовно открыл дверь, проверил, как она закрывается и открывается, щёлкает ли замок при проворачивании ключа в замочной скважине. Вошёл внутрь, огляделся, положил чемодан на пол, кейс засунул под кровать. Всё было замечательно!

Дальше мистер Хиггинз вышел из своей комнаты, закрыл дверь и пошёл осматривать дом, особо старясь не вовлекать себя в разговоры с другими отдыхающими помимо минимально необходимых. Особо его заинтересовала библиотека на втором этаже.

Спустившись после посещения домашней библиотеки вниз и увидев экономку, Реймонд обратился к ней с вопросом:
— Миссис Софи Грехам, а это вы будете нам готовить?

Вопрос был не из праздных. Качество еды было важным пунктом хорошего отдыха.

- Надеюсь, здесь есть горячая вода, - пробурчал Грегор, переступая порог. Ему хотелось помыться, а потом - завалиться в кресло у камина с хорошей выпивкой и долго глядеть в огонь... - И надеюсь, что здесь найдется камин.

Старый дом ему понравился. Он был выполнен в строгом стиле, без всяких новомодных изысков и чем-то напоминал Грегору детство - тогда строили так же хорошо. Это современные архитекторы проедают свой хлеб зря, раньше строили на совесть. А еще старику было интересно увидеть свою комнату. И почему она на первом этаже, спрашивается? Соседи сверху явно ведь будут шуметь, стучать каблуками по полу, громко слушать музыку и ему, Грегору, придется тащить свой старческий зад наверх и громко ругаться с ними, требуя тишины. Правда, рядом была кухня, а это, как учила армейская жизнь, всегда огромный плюс. Оставалось надеяться, что в меню не будет печенки, языка, слишком прожаренной картошки, недожаренной картошки, бургеров, стейков, соленых огурцов, чипсов, хаггиса, лука, лимонов, рыбы и любых морепродуктов, слишком острых соусов, кока-колы, свинины, баранины, салатов без мяса, желе, суфле, сосисок, риса, свеклы, шпината, тыквы, оливок, мёда, перцев, яблок, шампиньонов, творога и баклажанов - всё это Карлайл терпеть не мог, хотя в целом был всеяден.

Заметив что Микеле в буквальном смысле отключился, Форсайт задумчиво почесал затылок и сказал:
- Что ж, кажется опасность пока миновала, а ты нам нужен в сознании и добром здравии.
После этого Стивен повторил свой трюк, который он до этого проделала с Ричардом. Увы, в этот раз что-то пошло не так. И вместо того чтобы встать Микеле лишь продолжал безвольно лежать на полу полицейского участка.
- Проклятье! - выругался детектив - Кенни, Ричард, помогите-ка мне его нести.
Ричард подхватил бессознательного агента с одной стороны, а Стивен - с другой. Так его хотя бы можно было относительно легко тащить на себе.
- Я думаю, что Палач держат пленного эшу внизу, в камерах - сказал всем Форсайт, после чего прикинул куда им надо идти и повел всех за собой.

И вот вскоре они дошли до конца коридора и увидели дверь, ведущую вниз. Стивен оставил Микеле с Ричардом и аккуратно пошел вперед, чтобы проверить не поджидал ли их в конце ещё один охранник. Вернувшись, Стивен сказал:
- Ну, кажется все чисто, пойдемте.
Они спустились вниз по лестнице, после чего зашли в дверь, которой оканчивался спуск. Они попали в небольшое помещение, в котором по обе стороны располагалось два ряда камер. Все они были пусты. Кроме одной. Дотащив Микеле, его посадили на стул, который стоял за столом, служившим ,видимо, раньше охране, которая должна здесь быть, но которой почему-то не было. Неужели тот громила сверху был единственной защитой такого ценного заложника? Но с другой стороны - здесь мало кто знает о существовании этого участка (если быть точным - практически никто), а значит и ожидать было некого. В камере, между тем, сидел мужчина средних лет, на лице которого виднелись многочисленные кровоподтеки и ссадины. Услышав что кто-то вошел, мужчина медленно обернулся, после чего слегка приподнял бровь от удивления:
- Так много... так много людей Палача пришло за мной... - прошептал он.
- Мы пришли спасти вас - сказал Стивен - Мы знаем кто вы... эшу.
- А? - слегка недоуменно уставился на детектива человек - То есть... вы понимаете что я из себя представляю. Ох... неужели кто-то услышал мой призыв о помощи.
- Да, мы пришли за вами - подтвердил его слова детектив, одновременно расхаживая по комнате - Где-то здесь должен быть ключ от камеры.
- В столе - сказал пленник, показывая на место, где сейчас сидел Микеле.
- Спасибо - отозвался Форсайт, доставая из ящика стола связку ключей. Он открыл камеру и выпустил мужчину. Тот, едва выйдя наружу тут же рухнул на колени, но детектив помог ему встать на ноги.
- Простите. Я потерял слишком много эссенции - виновато сказал мужчина.
- Возьмите немного моей - ответил Стивен, положив руку на плечо и закрыв глаза. На первый взгляд ничего не произошло, но потом Синди, Кенни и Ричард заметили, что лицо эшу начала немного преображаться: стали исчезать многочисленные ранки и синяки. Мужчина облегченно вздохнул.
- Спасибо - ответил он более уверенным голосом. Теперь я чувствую себя гораздо лучше, хоть я ещё и не до конца восстановился.
- Вы поможете нам сбежать отсюда? - спросил Стивен.
- Вы же должны знать, что из-за Палача я не смогу этого сделать. Кроме того... я чувствую в этом мире присутствие чего-то темного, жуткого и невероятно сильного. Оно не даст никому из нас уйти просто так.
- Но вы должны помочь, пожалуйста! - сказал Стивен едва ли не умоляющим тоном - Я пообещал этим людям, что мы покинем этот жуткий город.
Мужчина медленно закрыл глаза и тяжело вздохнул. Казалось, что от него сейчас потребовали невозможного, чего опасался Форсайт, да и остальные в том числе. Но лучше умереть пытаясь, чем гарантированно сдохнуть. Когда эшу открыл глаза он выдал.
- Хорошо, я попробую кое-что. Но мне потребуется ваша помощь. Мне нужно больше эссенции, а собрать её я могу только с других смертных. Вас слишком мало, чтобы мне хватило на создание портала. Здесь... в этом городе наверняка ещё есть люди, которых следует спасти. И я - целитель Суфур из Братства Милосердных клянусь, что сделаю все возможное, чтобы вас всех вытащить отсюда.
На лице Стивена засияла улыбка. Вот он - проблеск света в кромешной тьме.
- Я с вами, Суфур - сказал детектив.
- И я! - гаркнул Ричард.

- Вот же зануды..., - хмыкнул парень, хватая свой походный чемодан и выдвигаясь следом. Бросив наконец все попытки расшевелить это скопище интровертов и псевдо-философов, Этан переключил свое внимание на остров. Конечно открывшаяся ему картина была далека от идеала, однако для оптимиста и кресты на могиле плюсы. Когда еще в его жизни выпадет шанс побывать на острове, пусть даже на таком вот необитаемом. Ни сколько не тушуясь и не теряя настроя, он быстрым шагом направился к трапу, стремясь во что бы то ни стало обогнать остальных.
Оказавшись у борта, парень облокотил свой чемодан о стенку. Затем взялся за поручень и набрав в легкие побольше воздуха, громко крикнул, перекрыв на мгновение шум двигателя.
- Тут есть кто-нибуууууууууудь?!
Само собой не дождавшись ответа, Этан наигранно пожал плечами и обернулся к остальным.
- Похоже и впрямь пусто...

- Но, папа.. Густав тоже взял яблоко..
Голос то ли виноватый, то ли обиженный, так и не разберешь. У маленьких детей он вообще всегда такой, очень забавный. Букву "л" почти не слышно. Взгляд в пол. Руки теребят хвостик от яблока - все что осталось от съеденной причины отцовского недовольства. Эркюль-Антуан сейчас совсем не умилен эти голосом, хотя, конечно, безмерно любит дочь и даже чувствует себя почему-то сейчас немного виновато. И что только здесь, на окраине города, забыла эта торговка, у которой, следуя за соседским пареньком, стащила яблоко маленькая Вивьен? Но факт оставался фактом, и очень неприятным.
Это было первое в жизни наказание за первый в жизни проступок, и пусть оно заключалось лишь в том, что отец с укором посмотрел на маленькую Бонне и пояснил что это очень плохо и она его очень расстроила, а уже через несколько минут взял на руки и обернул в какое-то тонкое, но приятное на ощупь одеяло, это все равно было.. страшно. Вивьен не могла объяснить, что чувствует. Она не знала что такое разочарование, но она почувствовала что отец разочарован и это было очень неприятно. Даже самые уютные объятия на свете не спасали положение. Тогда она для себя никак это не назвала. Просто запомнила эмоцию, тревожную, обидную, которую не хотела больше ощущать и видеть в своем отце - единственном родном человеке, единственном островке любви в мире, единственном спасении от холода и темноты. Девочка и раньше росла очень тихой, послушной, спокойной, на удивление редко плакала, ничего не разбивала и не проливала. Возможно, просто разбивать да проливать в их доме особенно было нечего.. Как бы там ни было, но после того случая она всегда старалась лишь радовать отца, и, конечно, никогда не воровала.
Тогда ей хотелось лишь показать соседским мальчишкам, что она такая же как они и им может быть с ней интересно, ведь она чувствовала себя иногда лишней рядом. И кто знает, может когда-нибудь, когда подрастет, она снова, желая влиться в чью-то компанию, наделает глупостей, однако, будем надеяться, что все же она не забудет что решила тогда: главное - не расстраивать папу. А он человек чести. Значит и дочь его будет действовать так.

Всё вокруг маленькая Вивьен, пожалуй, оценивала как теплое и холодное. Теплое было очень хорошим, а холодное - враждебным. Вокруг могло быть тепло, а человек скажет что-то - и внутри совсем холодно. Значит человек холодный, плохой. А бывает и наоборот. Самое теплое, конечно, было - сесть, укутавшись в отцовский сюртук, приняв из его рук конфету в белой обертке (где только он хранил их, всегда, казалось, мог попросить закрыть глаза и доставал, словно из воздуха, вожделенную сладость) и слушать его рассказы, поглядывая на один из маленьких маминых портретов, тот, что на обветшалом довольно столе. И запах от отца всегда исходил совершенно теплый и очень любимый. Вивьен не задумывалась тогда, но она, пожалуй, запомнит его на всю жизнь.
Частенько отцу приходилось уходить по работе, надолго, и тогда девочка сидела у соседей, Монтиньи. Их сыновья были поначалу тихими, и казалось что они хоть и не теплые, но и не холодные. А потом начало казаться, что со временем Вивьен нравилась им всё меньше. Максимилиан даже говорил однажды странные вещи о её отце, очень холодные, хотя она ничего почти и не понимала из его слов. Но все равно проводить время с их семьей было неплохо.

Бонне не знала о том, как жила её семья когда-то. Она вообще не знала другой жизни. Соседи жили, казалось, так же. Хотя потом она подумала, что все же чуть лучше. Но все равно приблизительно так. А значит и весь мир так жил. Разве бывает иначе? Но однажды отец взял её с собой куда-то в город. Там было много домов, часть из которых была намного теплее и красивее, по крайней мере так казалось снаружи. И много людей было там, на улице, и они были совсем-совсем разные. И невозможно было понять, какие они. Вивьен уже догадывалась, что человек может казаться теплым, а потом стать холодным, но среди такой толпы она совсем терялась. Хотя тут больше было тепло. Все были чем-то заняты, куда-то шли.. И создавалось такое странное чувство, более чем теплое, но которое девочка пока никак не могла описать. Просто быть среди людей ей нравилось. А еще ей понравилась довольно облезлая кошка, которую она увидела тогда, сидящую у угла одного из домов и как-то по-волшебному глядящую на суету вокруг. Тогда она подумала что было бы здорово, будь у них дома такая же. Наверняка ведь волшебная. И очень теплая.

Буквально на следующий день отец с серьезным видом усадил Вивьен за клавесин. Инструмент девочка всегда ценила как одну из самых теплых вещей в доме - когда отец на нем играл, что-то внутри менялось, и это было очень здорово. Хочешь - сыграй что-то веселое, и сразу станет теплее, а можно еще и потанцевать. Однако играть на инструменте оказалось не так легко, как слушать, смотреть и танцевать. И совсем не так приятно. Поначалу совсем ничего не выходило, получалась какая-то какофония, да еще и ритма не было никакого. Отец показывает - красиво, а у малышки Вивьен то клавиша не нажмется, то забудет она совсем, в каком же порядке там отец их нажимал. А папа оказался, к тому же, строгим учителем. Поэтому уроки сначала казались девочке ужасными - отец становился холоднее на это время. И каждый раз она боялась что он таким и останется. Боялась и очень старалась. И со временем все стало чуть лучше. Антуан развивал у девочки музыкальный слух, а так же чувство ритма - у них была даже такая игра: папа хлопал в ладоши, создавая причудливый ритм и целую мелодию, а дочь должна была повторить все в точности, не сбившись. "Мелодии" становились всё сложнее, но справляться с ними почему-то становилось все проще.
Так же было и с клавесином - постепенно клавиши будто нажимались проще, а палец сам тянулся к необходимой. Бывало даже так, что если Бонне задумывалась о том, какую клавишу нажать, то сбивалась, а если просто играла, не волнуясь ни о чем, - выходило очень складно. И отец, видя успехи ученицы, сразу теплел. Пусть он и был очень требователен, но и на похвалы не скупился.

Зимой бывало очень сложно. По непонятной причине, в особняке их и летом-то было как-то не очень тепло, а уж зимой Вивьен и вовсе не знала куда себя девать. Она однажды попробовала одеть оба своих платья сразу, и пришла к отцу попросить чтобы сверху он накинул еще и свой сюртук. Папа сначала смеялся, глядя на дочь, а потом выполнил её просьбу и еще и обнял. Взял на руки и продолжил какую-то свою работу. Бонне всегда с интересом наблюдала как он работает. Вообще, от всего, что он делал, становилось теплее. Пока он не начинал этому учить.
Но вскоре он начал учить Вивьен и языкам. Тогда наблюдать за его работой сначала совсем расхотелось, а потом наоборот, стало еще интереснее. Девочка очень не хотела разочаровывать отца, поэтому училась очень старательно. А последний в процессе иногда даже злился, и заставлял переделывать уже сделанную работу полностью, с нуля. Это было очень неприятно и Вивьен даже довольно часто плакала. Конечно, отец остывал и извинялся, все-таки он очень любил дочь. Просто жизнь была не из легких.
Бонне даже, казалось, видела, как её папа становится всё холоднее, однако вскоре всё изменилось и он снова стал теплым как раньше. Это случилось когда в их доме появилась мадам де Флери.

Мадам де Флери не была ни холодной, ни теплой. Хотя нет, скорее она все же была немного теплой. По крайней мере так казалось. Хотя она была пугающе худой. И носила странные поношенные платья, которые очень нравились Вивьен, и в которых, по её мнению, она сама выглядела бы лучше, потому что (опять же, по её мнению) она не такая костлявая. Де Флери же чаще всего будто не замечала Вивьен, хотя иногда казалось даже что девочка ей нравится. Она однажды даже назвала её чуть ли не с любовью "глазастиком", что мгновенно подхватил её сын - Пьер, так и называя в дальнейшем свою новую сестренку. Глаза у Бонне и правда выглядели очень большими, на фоне исхудавшего детского лица.
Кстати о Пьере. Вот уж он был настоящим сгустком тепла. Даже еще теплее чем отец, и всё время проводил с Вивьен, и радостно делился с ней теплом, которое прямо шло у него изнутри.

Однажды он пытался сделать с помощью найденной где-то веревки качельку для Вивьен, на дереве, неподалеку от их дома, но сорвался, упал и рассек лоб. Мадам де Флери ругалась, а отец разволновался, взял мальчика за руку и увел куда-то в город. Через два часа они вернулись - на голове у Пьера была какая-то повязка, и из-за неё казалось кровь уже совсем не шла, только пахло странно, а в руках парень держал горшочек с каким-то растением. Сказал что это папин друг ему подарил, и повязку тоже он наложил, и помазал тем самым очень противно пахнущим "чем-то". Пьер очень гордился этой повязкой и ранкой вообще, чувствуя себя очень мужественным, и даже когда ранка затянулась продолжал носить повязку, совсем грязную и потрепанную - ведь мадам де Флери уже давно перестала её стирать. А растением он не гордился, да и ничего от него не осталось почти - пока рана была свежей, мадам каждое утро и каждый вечер отрывала от него кусочек и как-то обрабатывала Пьеру лоб. Вивьен никогда не видела как она это делает, да и ранку брата она увидела толком лишь когда та уже превратилась в светлый шрам, не такой уж и заметный из-за отросших волос.
Иногда Вивьен думала что после этого случая женщина, которую её сказали называть мамой, стала еще холоднее. По крайней мере, по отношению к самой девочке.

А вот Пьер с каждым днем действительно становился все теплей. Он часто приносил в дом странные вещи, растения, жучков - улица была для него целым музеем, сокровищницей. Они обменивались с соседскими ребятами найденными вещицами и испытывали от этого прямо-таки неописуемый восторг. Это было дело их жизни. Они торговались, спорили, восхищались. Они дружили. И Бонне дружила с ними, не смотря на то, что не участвовала полноценно во всех их играх и делах.
Однажды Пьер принес домой угольки и они вдвоем изрисовали стену маленькой полупустой кладовки. Пьер нарисовал зайца, больше похожего почему-то на исполинскую жабку, и неизвестную птичку, которая, по его задумке, летела по направлению к смотрящему на стену, поэтому в итоге была похожа на совсем уж неизвестно что. А Вивьен нарисовала кошку. Ту самую, что видела когда-то в городе. Та как раз тоже была черной, как уголек. И еще нарисовала Солнце, но потом подумала что черное Солнце это плохо, потому что Солнце - самое теплое что может быть и нельзя рисовать его черным, поэтому девочка переделала его в огромный колючий цветочек. Пьер сказал, что получилось у них очень здорово. Благо в кладовке было три пригодных для рисования стены, поэтому они еще долго измывались над ними, кажется, несколько дней - пока не кончились уголечки.

В целом, Вивьен считала, что живет вполне счастливо. Ей только очень хотелось, чтобы у них дома было Солнце. Горячее и светлое. Или чтобы Пьер нашел где-нибудь белые угольки и Мадам (мамой звать уж очень непривычно пока) разрешила в большой комнате это самое Солнце нарисовать. И чтобы было побольше теплых людей. И горячая вода, много-много. А еще хлеба и конфет. И чтобы у неё все получалось с первого раза - тогда отец не будет сердиться. Но так почему-то не выходило, как она ни старалась. Но она верила что справится. Иногда она давала сама себе "задания". Например, что если она сыграет новую мелодию без единой ошибки, то обязательно придет волшебная кошка; или что если правильно напишет отцовский диктант, то Вивьен сама станет волшебницей. Но не сейчас, конечно, а когда вырастет. И прочее, и прочее. А когда никакого волшебства не случалось, девочка лишь думала, что нужно выполнить еще что-то, и давала себе новые задания.
Так и жила Вивьен Бонне: в холоде, но и в тепле; сложно, но вполне счастливо; мало пока что, но уже очень познавательно, странно и интересно.

Джероми изо всех сил пытался примерить понимающий взгляд и подарить его Джесс, пока та говорила. Вот только было уж слишком сложно сохранять такое выражение лица, когда вместо привычных слов ты слышишь только шум прибоя и дробь дождевых капель, ломящихся сквозь крышу. А те же слова, что просачивались через этот статичный фон вообще не несли никакого смысла. Лангуст ? Фольклор ? Зов моря ? Дефицит наследственности ? Это что за непонятный бред ? А ещё и этот манящий табачный дым, от которого хотелось закурить самому. Рука рефлекторно легла поверх кармана штанов, пытаясь нащупать пальцами маленькую металлическую коробочку. Мэтт интуитивно сделал шаг назад от этого движения и направил лезвие в сторону механика. Самое время сдать чьим-то нервам.

- Мэтт, убери нож, - тихо, с плохо скрываемым испугом проговорил он, - Убери его, давай всё обсудим.

Взгляд упал на Малкольма по ту сторону от агрессивно настроенного фотографа. Прямо как в лучшие годы, хотел сказать Джероми. Снова они остались вдвоём в этом сумасшедшем мире. Он как всегда несерьёзно относится к происходящему, но оба знают, что это скорее защитная реакция, скорее напоказ. В школе возникали порой конфликты, что очевидно, когда не всем ученикам интересен образовательный процесс; Малкольм всегда был одним из тех, кто не боялся драки. По крайней мере производил такое впечатление. Кто-то из общих друзей даже рассказывал байку о том, как он сломал парню нос и довольный ушёл на уроки, зная, что после них его скорее всего уже будут ждать.

Джероми мотнул головой в сторону вооружённого фотографа. Всё было понятно, истеричный парень с ножом представлял куда большую угрозу, чем непонятная чертовщина, унявшаяся столь же внезапно, сколь возникла. Осталось только договориться, когда именно начать действовать. Прозвучал треск бьющегося стекла ... Эх, нет, теперь уже было слишком поздно. Нужно условиться на каком-то сигнале, чтобы действовать одновременно. Вот только как это сделать, когда Мэтт стоит прямо перед ним и вряд ли позволит сделать и пару шагов ?

Джесс затушила сигарету о тарелку, отпуская дым в последний полёт вдоль кухни. Желание принять дозу никотина усилилось стократно, разливаясь волнами по рукам и ногам. Сигареты лежали в другом кармане, надо было только вытащить их так, чтобы не спровоцировать фотографа на удар. Медленно пальцы заскользили по штанине, проникая в карман. Отогнуть краешек пачки и достать одну. Спокойно, медленно. Никаких резких движений. Взглядом механик выпроводил Джессику из комнаты и тяжело вздохнул. Перехватил табачную палочку двумя пальцами и неспешно поднёс ко рту. Вытащил зажигалку и подкурил. Теперь хорошо ... Мадлен могла бы обидеться на такое поведение, но в ситуации, когда на кону стояла жизнь - этот факт едва ли мог заботить его ещё меньше.

Внезапно погас свет. Теперь на кухне был виден только маленький тлеющий конец сигареты, зажатой между пальцами. Смесь медленно тлела, заставляя смолы чадить, а горячий дым спускался по лёгким и грел изнутри. Свет, погас свет. Надо было действовать. Только ещё одну затяжку, чтобы не жалко было выбросить. Мэтт упёрся в столешницу с характерным звуком. Ждать больше было нельзя. Вытащив сигарету изо рта, броском отправил её в сторону Мэтта.

- Не смей тыкать ножом в меня !

- Этан. Этан Бредберри, - подняв бутылку вверх, отсалютовал в ответ парень, - Обычно в этом месте добавляют что-то вроде "свободный художник" или "последний рыцарь", но я не буду вас пугать. Пока не буду.
Он улыбнулся собственным мыслям и сделав еще глоток, вновь посмотрел на девушку.
- Что на счет вас, Элен? Все мы любим загадки, но может бросите спасательный круг?
Внезапный порыв сидящего рядом с ним Реймонда, заставил молодого человека обратить на него внимание. Было видно, что мужчина немного расслабился и освоился на борту. Возможно постепенно адаптируются и остальные. Этан очень надеялся на это, так как рассчитывал неплохо провести время.
- Можете взять мой ром. Я его даже не пил. Честно-честно! А вот с музыкой идея неплохая. Поддерживаю!

Очередное сообщение отвлекло Абдуля ненадолго.
- Вай, как хорошо сказано! - Покачал он головой. - Сердце радуется... радуется сердце... О! Точно! "Прекраснейшая! Мое сердце радуется, едва я вижу твой худосочный лик..."
И он снова вернулся к составлению текста письма.

Руритания расположена в приальпийском районе. Север страны - равнинный, тогда как юг лежит непосредственно в Альпах. На севере герцогство граничит с Германией, на востоке с Австрией, на западе с Францией, на юге, через Альпы, с Италией и Швейцарией (хотя географически это и затруднительно). Общая площадь страны - 2,7 тыс. км². Выходов к морю у Руритании нет, но есть множество небольших рек и озер.

Национальный и религиозный вопрос

Население Руритании составляет около 400 тыс. человек и делится на две неравные группы: большинство немецкоязычных руританцев и меньшинство славяноязычных гетов. Оба этих народа - преимущественно католики. Руританская епархия - прямого подчинения, т.е. Епископ Руританский подчинен непосредственно Папе Римскому, минуя архиепископов и кардиналов.
На протяжении столетий геты считались в Руритании людьми второго сорта. И хотя до жесткой дискриминации дело никогда не доходило, этот стереотип до сих пор сохраняется в народной памяти.

Экономика

Основу экономики герцогства составляют три отрасли: сельское хозяйство (в нем занято большинство населения), добыча угля (в Руритании находится один из самых больших угольных бассейнов Европы) и промышленное производство. Именно добыча угля спровоцировала быстрый экономический рост герцогства в 20-е годы и рост промышленности, поэтому сегодня большинство жителей Вандау (столицы герцогства и самого крупного города) работают на сталеплавильных и машиностроительных заводах. Развито молочное скотоводство на альпийских лугах.

История

Первые упоминания о населении современной Руритании можно найти в трудах древнеримских историков. В первых веках нашей эры местные германские племена вели активную борьбу против римлян, а в начале V-го века вытеснили их с территории современной страны.
В Средние века Руритания была графством, а позже герцогством в составе Священной Римской империи германской нации. Герцоги Вюртемберг-Руританские принимали участие в Крестовых походах, а также в большинстве войн, которые вели немцы с французами.
Реформация прошла для страны практически незаметно, а боевые действия Тридцатилетней войны не затронули Руританию.
Во время Наполеоновских войн правители Руритании воевали на стороне Франции, что обусловило их фактическую самостоятельность как во время войн, так и после них.
Лавирование между Пруссией и Австрией во время войны 1866 года, а позже - между Бисмарком и Наполеоном ІІІ позволило герцогству сохранить свою независимость.
Однако перед началом Великой войны* как Германия так и Австро-Венгрия поставили перед герцогством вопрос о выступлении на стороне Центральных держав. Руритания, опасающаяся включения в Германскую империю и имеющая тесные торговые связи с Францией, оказалась в крайне тяжелом положении, однако была вынуждена предоставить свои промышленные мощности немцам, а Руританский Легион (численностью 3,5 тыс. чел.) принимал участие в боях на Восточном фронте. Руританские войска отлично проявляли себя до 1916 года, когда Легион был фактически полностью уничтожен и потерял около 1,5 тыс убитыми и ранеными и не менее 2 тыс - пленными. Кроме того, часть пленных позже скончались от болезней, а часть пропала без вести в ходе русской гражданской войны.
Эта национальная катастрофа вынудила правительство Руритании пойти на секретные переговоры с Антантой. Таки образом, во время Стодневного наступления Антанты, руританское ополчение атаковало и пленило несколько отступавших по территории герцогства немецких частей, чем способствовало подрыву вражеской линии фронта.
По итогам Версальской конференции территория Руритании не претерпела изменений, а репарации были заменены торговыми привилегиями для Франции. Остатки Руританского Легиона окончили возвращение на родину всего несколько лет назад.
*так до 1939-го называли Первую мировую